Срочные решения. 24 часа до возможного нападения

И, значит, в воскресенье, 28-го числа утром было созвано заседание Президиума ЦК. Оно состоялось там, где теперь, как мы называем, Ново-Огарёво. Я не знаю, та ли это дача, или, может быть, новую там построили. Ну, во всяком случае, вот в этом месте. К тому времени у нас уже была информация о сбитии У-2, было получено послание от Фиделя Кастро, и утром мы получили послание от Кеннеди, где он предлагал решение кризиса на такой основе: он готов дать заверения, что не будет нападения на Кубу, а мы, Советский Союз, выведем, как он сформулировал, «наступательное оружие». Он не говорил прямо о ракетах, а говорил именно так — «наступательное оружие». Далее произошло вот что: мне позвонил старший помощник Громыко из Министерства иностранных дел и сообщил, что пришла телеграмма от нашего посла Добрынина из Вашингтона о его разговоре с братом Кеннеди — Робертом Кеннеди — вечером в субботу, накануне. Он мне зачитал, я сделал пометки об этой беседе и доложил на заседании Президиума. И это, в общем, сильно добавило напряжённости. Потому что, хотя Роберт Кеннеди и говорил: «Не думайте, что это ультиматум», — тем не менее там было сказано, что ситуация выходит из-под контроля. Что есть немало людей с их стороны, у которых, так сказать, «чешутся руки» — чтобы подраться с Советским Союзом. Был такой намёк, что президент долго не сможет сдерживать эти настроения. И что поэтому они должны получить ответ на послание Кеннеди — на то предложение, которое он сделал — уже на следующий день, то есть в воскресенье, 28-го числа. Как-то там было сказано: «Без дальнейшей полемики, либо положительный, либо отрицательный ответ». И тут, конечно, у всех присутствующих было чувство, мне кажется, что дело подходит к развязке, и что нужно с этим кончать. Но тут ещё добавился один момент, довольно любопытный. На заседании присутствовал кто-то из военных. Его вызвали к телефону, он вернулся — по-моему, это был секретарь Совета обороны — и сказал, что есть информация: Кеннеди снова будет выступать перед народом, перед нацией. И что это выступление назначено будто бы на 17 часов по московскому времени. Хотя была послана телеграмма в наше посольство в Вашингтон, чтобы они выяснили, действительно ли будет такое выступление, — всё же решили, что оно действительно будет. И что в этом выступлении он объявит либо о вторжении, либо о нанесении удара с воздуха по Кубе. Поэтому, мол, времени уже не оставалось. В большой спешке было составлено послание Кеннеди. Потом мы получили ответ уже поздно вечером, по-моему, о том, что никакого нового выступления не планируется, а если и будет, то только повтор того выступления, которое было 22-го числа. Но всё это пришло уже после, а во время заседания была полная уверенность, что в 5 часов по московскому времени Кеннеди снова будет выступать. И что он объявит либо о вторжении, либо о нанесении удара с воздуха. Поэтому в большой спешке было составлено новое послание Кеннеди, в котором говорилось, что мы согласны с его предложением. А именно: он даёт обязательство не нападать на Кубу и удерживать своих союзников от каких-либо возможных действий, а со своей стороны Советский Союз выводит то оружие, которое президент назвал наступательным. Это послание было вручено товарищу Ильичёву Леониду Фёдоровичу, который тогда был секретарём ЦК по идеологическим вопросам, с поручением мчаться в Радиокомитет, чтобы оно было зачитано не позже 5 часов. Он в большой спешке туда отправился. Как он потом говорил — хорошо, что сохранил голову, так они быстро ехали на машине. И в 5 часов наш диктор зачитал это послание. Идея была такая: если Кеннеди действительно собирался объявить о нападении, то предупредить его — и заявить, что мы согласны на его предложение, и поэтому нет надобности дальше накалять обстановку. Вы знаете, у меня такое вот впечатление, хотя после 30 лет память иногда отказывает, но я не помню, чтобы на заседаниях Президиума были какие-то особые... Не то что даже полемика, но какие-то существенные высказывания других членов Президиума. К концу у меня даже было впечатление, что большинство там считало: ну, ты нас втянул в эту историю — ты теперь и расхлёбывай. Хотя так, разумеется, никто не говорил, но подспудно у меня такое было впечатление.