Немножко в сторону. И я должен сказать, что мои воспоминания об этом не такие яркие, как воспоминания о Кубинском кризисе, или Карибском кризисе, как мы его называем. Но, тем не менее… Видите, весь кризис вокруг Берлина начался в 58-м году, когда Хрущёв впервые объявил, что мы готовы подписать мирный договор с ГДР. И — или западники присоединятся к этой идее, либо тогда… Ну, намёк был такой, что Западный Берлин, так сказать, будет изолирован и так далее. Я вижу здесь две причины для этого. Во-первых, потому что Хрущёв искал какие-то возможности надавить на больную мозоль американцев, а такая больная мозоль была всегда — Западный Берлин. И в результате — выторговать или получить какие-то положительные результаты, но положительные, опять же, в плане какой-то разрядки в отношениях между двумя сторонами. А вторая причина была в том, что большой поток людей покидал ГДР на Запад. И не было никаких трудностей, чтобы это сделать, потому что все пути между Восточным Берлином и Западным Берлином были открыты. Можно было сесть там на метро, переехать туда — и потом лететь дальше уже самолётом. Но я не могу вам сказать, чья это была идея — воздвигнуть стену. То ли это было немецкое руководство, тогда Ульбрихт возглавлял его. Либо это было с нашей стороны. Я просто не помню, и, может быть, даже не знаю. Поэтому, к сожалению, каких-то деталей, конкретики я высказать не могу. Могу только сказать одно: когда была воздвигнута стена, это было большой неожиданностью для американцев и их союзников. И, как следует из американских источников, Кеннеди воспринял это если не положительно, то со вздохом облегчения. Потому что он не без основания считал: ну вот, теперь стена — и, таким образом, кризис пойдёт на убыль. Как оно и произошло, в общем. Понимаете? Хотя в пропагандистском плане, конечно, этот момент со стеной продолжал обыгрываться из года в год, и с большим успехом. Но их первое впечатление — во всяком случае, Кеннеди — об этом, как можно найти в американских источниках, было, в общем, такое… Успокоительное, что ли.