Карибский кризис. «Вас это ошеломит».

Вообще, надо сказать, что вся эта операция держалась в строжайшем секрете. И о ней знали только члены тогдашнего Президиума ЦК — потом это стало Политбюро — кандидаты, секретари ЦК и ещё, может быть, пара военных. В общем, мало кто знал. По крайней мере, вначале. Поэтому, хотя я, в общем-то, был в курсе практически всех внешнеполитических вопросов, об этом я узнал несколько позже, чем обычно. Я помню, где-то в мае, наверное, это было. Мне позвонил Лебедев из ЦК, Владимир Семёнович, который узнал об этом раньше, и сказал: «Олег Александрыч, если Вы стоите, то сядьте, потому что то, что я вам сейчас скажу, Вас ошеломит». Я очень хорошо помню это слово — «ошеломит», потому что это довольно сильное слово. Ну, я сел, действительно, и он мне сказал: «Вы знаете, принято решение о том, чтобы расположить наши ракеты с ядерными боеголовками на Кубе». И я должен сказать, что действительно был ошеломлён. Потому что мне как-то сразу стало ясно, что реакция с американской стороны будет очень сильная, и что это — большой риск. Вот с чего началось для меня лично. Это не вызывало сомнений, что инициатива была именно Хрущёва. Более того, Громыко Андрей Андреевич говорил, что впервые он услышал об этой идее от Хрущёва, когда они летели из Болгарии — был официальный визит. И на обратном пути в Москву Хрущёв, так сказать, позвал его и высказал вот эту идею. Ну, как будто, Громыко говорит, он высказал некоторые сомнения или, во всяком случае, сказал: «Как бы это не вызвало сильной реакции». Но я так понял, что особенно он не возражал. Эта идея, безусловно, была идеей Хрущёва. И я не знаю точно, но, по-моему, у Кастро были, наоборот, серьёзные сомнения вначале. Во-первых, надо сказать, что двигало Хрущёвым, когда он выдвинул эту идею. К тому времени к нам приходило очень много информации о том, что американцы могут снова — вторично после залива Кочинос, который для них кончился плачевно — предпринять новое нападение на Кубу. Правда, сейчас вот Макнамара, который тогда был министром обороны, говорит — и когда была встреча недавно в Гаване, он это повторил — что никаких планов нападения у них будто бы не было. Может быть. Я думаю, что, наверное, он и говорит правду. Но дело-то в том, что они создавали впечатление — и, в какой-то степени, умышленно создавали впечатление — что будет нападение. Поэтому у Хрущёва и у нашего руководства были все основания полагать, что нападение будет, и что нужно что-то делать, чтобы спасти Кубу. Вот это, я бы сказал, главная причина, почему пришла идея ракет. Но, во-первых, это были не стратегические ракеты — они были средней дальности. Но всё равно, они фактически были стратегическими, поскольку могли достать Соединённые Штаты. Это верно. Идея, как я понимаю, заключалась не в том, чтобы защитить, а чтобы удержать от нападения. Понимаете? Идея была такая: когда американцы узнают, что ракеты уже находятся там и нацелены на Соединённые Штаты, они не рискнут напасть. Кроме того, там были и ракеты тактического назначения тоже. Но, мне кажется, была и вторая сторона всего этого дела. Она заключалась в том, что у американцев тогда было большое преимущество в способности нанести ядерный удар по Советскому Союзу. У нас, по-моему, тогда было очень незначительное количество стратегических ракет. А мы были окружены их ракетами, которые доставали практически любое место на нашей территории. У них были бомбардировщики дальнего действия. И здесь был очень большой дисбаланс. Поэтому, видимо, идея также заключалась в том, чтобы в какой-то степени сократить этот дисбаланс — как вторую цель. И, наверное, это же был период довольно острой холодной войны. И с точки зрения психологии холодной войны — чтобы уравнять положение. Когда всё началось, то есть, когда американцы объявили блокаду — или, как тогда назвал это Кеннеди, карантин — я думаю, что это не приходило в голову, что с этого они начнут. Трудно было сказать. Мог быть и прямой удар авиацией по Кубе, мог быть десант. Но, во всяком случае, в этом плане я с Хрущёвым не говорил.