Вы знаете, это никак нельзя объяснить – это была его органика. Он был действительно мальчишка-плохишка. Он был всегда в поиске. Но в какой-то момент, когда он понимал, что от поиска ничего не изменится – будет он искать эту новую форму, будет ли он всё это делать – печатать это не будут. Всё равно он знал, где он живёт. Он хорошо это понимал. А тут новое веяние – оттепель, «Юность», молодые писатели пишут, как хотят. «А почему я не могу?» И в нём это всё зрело. И он начал тоже мыслить и думать. Но вообще он в 1920-е годы – это же всегда был поиск. Это для писателя главное – форма. Он всегда считал, что главное – форма, а не содержание. Он начал искать эту форму. И я помню, как он поехал в командировку в Польшу. И там ему было скучно. Польша – это не Франция, в конце концов. Он был один, мы все оставались здесь. По вечерам он скучал, сидел в своём номере и начал писать. Перед этим он был в Америке один раз и второй раз. У него были какие-то впечатления, какие-то ощущения. Он сел и написал кусок про Америку. И когда он приехал из Польши, то первое, что он сказал: «Слушайте, вы знаете, ребята, давайте все идёмте ко мне в кабинет, я кое-что привёз… интересное для вас для всех. Я должен попробовать, потому что это что-то совсем новое. Но вы только сразу не плюйтесь. Вы послушайте, что я написал». И он начал нам читать этот кусок про Америку. Мы просто обалдели. Я помню своё ощущение – для меня это был шок. Это совсем была новая для меня литература. Хотя я читала очень много. Я читала американскую литературу. Я к тому времени хорошо уже знала английский язык. Я была просто потрясена. Это было потрясение, потому что я даже не могла сразу сформулировать своё отношение. Потом он написал второй кусок. Итак, он писал кусками. Это был «Святой колодец». Он писал, как вспоминается, без хронологии, со своей философией, со своими объяснениями всего. Мовизм он придумал тоже на волне этого хулиганства. На волне того, что… Он всегда, так же как в 1920-е годы Маяковский, сбрасывал с парохода современности всё старое и ненужное. Точно так же он сбросил с парохода современности всё, что отжило себя, и начал работать в этом новом ключе. Это было начало новой прозы. И он её писал, и писал, и писал, всегда придумывая какие-то новые для этого формы.