Александр Солженицын. За и против

Появился Солженицын со своим «Иваном Денисовичем». Много было шума. Папа пришёл в полный восторг, ему очень понравился «Иван Денисович». Потом был «Матренин двор», который папе ещё больше понравился, и папа был от Солженицына в полном восторге. Потом Солженицын написал что-то ещё, это уже его просили исправить, он не хотел. У Солженицына свой характер, свой какой-то общественный темперамент. Это, так сказать, его личные трудности. И Солженицын собирал подписи писателей под каким-то очередным письмом, которое он написал, чтобы его напечатали в том виде, в каком есть. Я не очень тогда вникала, но помню, что это был такой момент, и Солженицын пришёл сюда к папе, просто в этот дом, предварительно позвонив. Папа был в восторге принять Солженицына. Мама испекла пирог, ему сделали чай с пирогом, они сидели, разговаривали. Я была в это время на работе, поэтому я не присутствовала. Я только когда приехала, спросила, потому что все мы тогда горели Солженицыным. И папа был немножко какой-то обескураженный. Письмо он, естественно, подписал с удовольствием. Перед этим он вместе с Сахаровым подписал телеграмму против возвращения сталинизма. Это, естественно, его тоже тогда испугало. После того как он подписал письмо в защиту Солженицына, его год не выпускали за границу. Причём он не ездил за границу в командировки, он не был дипломатом. У него во Франции было авторское общество, авторское правовое. Туда шли деньги за его пьесы, за книги. В общем, всё это советское время, весь этот железный занавес. Кто-то хотел – платили деньги, кто-то более жульнически – не платил деньги. Но у папы были там какие-то свои грошики, на которые он вполне мог с мамой жить своей собственной жизнью, платил за свою гостиницу, за всё – ему не нужны были командировочные, ему просто надо было, чтобы его выпустили. Вот его перестали выпускать. Вот, собственно, что произошло с Солженицыным. Потом происходили разные вещи… Мы знаем, что уже происходило. Папа к этому как-то совершенно никак не относился. Он сидел, работал, занимался своими делами и совершенно не жил интересами Солженицына, в отличие от некоторых членов общества, которые из этого сделали и знамя, и какую-то деятельность, и всё. Это не была папина стезя. Его стезя была – сидеть, писать за столом, естественно, читать своих собратьев по перу, защищать их, когда им было плохо, и так далее. И потом Солженицына выслали. Но Солженицын так себя вёл, что, по законам того времени, его не могли не выслать. Единственное, что могли, – как Сахарова, выслать в Горький или, ещё хуже, куда-нибудь более на восток. А Солженицына выслали за границу. Ну в общем, извините меня, пожалуйста, это было совсем не так плохо. И папе позвонил Суслов, просто лично, и сказал: «Вы знаете, Валентин Петрович…» Они ведь тоже были хитрые. Это всё не было цинично. Всё обставлялось очень красиво. Он позвонил папе, сказал: «Вы знаете, вот я вам сейчас звоню после бессонной ночи. Мы заседали всю ночь в ЦК КПСС или в Политбюро и приняли очень трудное решение. Вы знаете, мнения разделились. Я очень рад, что возобладала всё-таки моя точка зрения относительно Солженицына. Вы знаете, он так себя ведёт, он совершенно не подчиняется законам нашей страны и всё такое. Было очень много желающих услать его куда подальше. Но всё-таки большинство, слава богу, как и я, подумали, что выслать его на Запад – это ничем не угрожает его жизни, по крайней мере. И мы вас очень просим, вот у нас будет подборка откликов в “Правде”, мы вас очень просим тоже откликнуться». Прислали курьера из «Правды». Вы знаете, папа, когда положил трубку, у него было вытянутое лицо. У него были слёзы на глазах. И он говорил: «Как мне противно это всё делать! Но, с другой стороны, что я могу сделать? Я не могу идти против этого течения. Тем более что человек действительно за границей, в безопасности. И от того, скажу я за или скажу я против – ничего не изменится». Папа не был политиком, который хотел быть против. Папа хотел сидеть и писать. Для того чтобы писать, он должен был быть в нормальных отношениях с властями, не в конфронтации.