Как папа помог исправить мне двойку за поэму «Ленин» Маяковского

Ну я помню, если вспомнить разные занятия… Например, я как-то пришла из школы. Папа всегда ждал меня из школы, очень бдительно следил за моим дневником, ему было очень важно, чтобы я хорошо училась. А училась я плохо, с двойки на пятёрку, совершенно не могла всё это брать в голову. Поэтому в доме были и скандалы, и санкции, и кнут, и пряник – всё бывало. В один прекрасный день я пришла домой с двойкой по литературе, размазывая сопли. Папа говорит: «Как двойка по литературе? За что же?» Я говорю: «Ну вот, ты знаешь, мы проходим Маяковского. Это чёрт-те что! Там вообще ничего не поймёшь. Ни в склад, ни в лад». В общем, я ему понесла Маяковского. Он говорит: «Ну знаешь, пойдём». Он привёл меня в кабинет, снял с полки Маяковского и начал мне читать. И я заслушалась. Я говорю: «Пап, ну не может же быть, чтобы это был один и тот же Маяковский, которого мы проходим в школе и которого ты сейчас читаешь». «Да, – говорит. – Его просто надо было уметь читать». А нам учительница, по-видимому, это прочла каким-то совершенно несуразным способом. И я подготовилась к следующему уроку уже одна, без папы. Папа говорит: «Ну, а теперь вот бери, читай, что вам задали». Я говорю: «Знаешь, нам задали поэму “Ленин”. Ну вот она есть». Я прочитала всю эту поэму. Я уже видела очарование. Я видела, как идёт этот большой нежный, влюблённый человек с двумя морковинками, которые он несёт за хвостик. То есть я уже всё это видела. Я всё это безумно любила. И в школе меня, конечно, вызвали. Причём школа у нас была такого очень сталинского типа. У нас была совершенно кошмарная директриса. Сталинистка такая суровейшая. И она пришла на этот урок. Видно, учитель… То ли это был какой-то социальный заказ меня завалить, я не знаю. То есть когда папу ругали в прессе, то меня уничтожали в школе. Конечно, мне это было очень трудно тогда понять. Но родители это понимали. И я потом во взрослом возрасте, когда какие-то вещи анализировала, а я очень склонна к самоанализу, это тоже понимала. Ну и, короче говоря, сидит на этом уроке сама директриса с оловянными глазами, в костюмчике таком синем, бостоновом, партийного покроя. Все сидят молча. И меня вызывают. И понимают, что сейчас будет цирк на выезде. И начался цирк на выезде. Я начала рассказывать про эту поэму – что-то своими словами, что-то наизусть. Какой-то кусок нам задали наизусть, я его прочла, но я всё продолжала. В классе была гробовая тишина. Директриса молчала, учительница молчала. И я от звонка до звонка шпарила про эту поэму и могла бы продолжать про Маяковского дальше – язык у меня был совершенно без костей. Главное, что я это уже любила. Я всегда умела говорить о том. Папа был доволен пятёркой. Он не знал, что было там… Но директриса, выходя из класса, произнесла: «Это был ответ настоящей десятиклассницы».