Музыка и литература в жизни Никиты Хрущёва

Нет, у него были пластинки, он слушал Чайковского. Потом, вы знаете, он вообще очень любил Большой театр, потому что и вот все свои знания, которые я получила в области оперного и балетного искусства, я получила с ним, потому что каждую, почти каждую субботу или воскресенье мы ходили с ним в Большой театр. И он много-много раз слышал «Князя Игоря», он очень любил оперу, балет он не любил. Ну, не могу сказать – равнодушен был. И я помню, даже как-то с каким-то очередным гостем он нас повёл на балет «Лебединое озеро» и сказал, что он больше не может. А вот «Онегина», «Князя Игоря», «Хованщину»... Да, русскую оперу. Нет, ну и «Фауста» мы с ним слушали. Вот. Он чувствовал музыку, у него слух был хороший. Он чувствовал музыку. Ну, просто он не был ею наполнен, к сожалению. Джаз терпеть не мог. Не переносил. Я, надо сказать, что я в этом смысле унаследовала это его качество. Я не понимаю, раздражаюсь и стараюсь просто с этим не соприкасаться. Я помню, где-то в Америке что-то такое... Ну, он какую-то реплику, я помню, сказал. Но он очень не любил джаз. Ну, не понимал просто. Нет, меломаном не был, но любил. Я очень хорошо помню наш маршрут: с Грановского мы выходили на улицу Герцена, спускались мимо Манежа, шли по Александровскому саду, делали вот такой вот круг и выходили к Большому театру. Мы очень часто ходили пешком в Большой театр с ним. Я очень хорошо помню, что, по-моему, это было 7 ноября 1953 года, мы ходили на «Красный мак». Так что он, нет, он к Большому театру относился очень, ну, с интересом, и я бы даже сказала, с нежностью. Он иногда посмотрит газету и: «Не пойти ли нам послушать “Онегина”?». А что касается поэзии – конечно, стихи Пастернака он не знал, безусловно. Он не знал, и, отдавая Пастернака на растерзание Семичастному и всем другим, кто его клеймил, он же, в общем, сам про него ничего не говорил. Но он его не знал, роман не читал. Ему подали этот роман как антисоветский, антибольшевицкий, белогвардейский – естественно, что он ещё как яростный большевик мог высказывать. Так что стихи Пастернака он не знал. Пушкина считал, конечно, великим поэтом, но душа его принадлежала Некрасову. Но потом, уже перед самой смертью, он вообще очень много читал. Он вдруг перечитал всего Джека Лондона. Ну, естественно, Шолохова он знал, он перечитал опять всего Шолохова. Помню, что он прочитал Джека Лондона и сказал, что это, конечно, писатель очень интересный, но капиталист. «Хотя, – говорит, – всё он описывает очень правильно». А Лермонтова он начал читать перед самой смертью. И, уезжая в больницу, у него был с собой маленький томик Лермонтова, который он читал перед смертью.