Я знала, он всегда ходил с радиоприёмником и всегда слушал. Вы знаете, я думаю, что это вот эти моменты, когда он слушал зарубежное радио, в общем, давало ему много информации и тоже способствовало его какому-то иному восприятию действительности и какой-то трансформации его взглядов. Но при этом я вам должна сказать, что он очень болезненно пережил, например, бегство Светланы Иосифовны Сталиной. Я ему об этом сказала. Я приехала и сказала: «Вы знаете, что она убежала в Индию из советского посольства и попросила убежища. Она, по-моему, сразу американцев попросила». Он ужасно разгневался, ужасно. Он сказал: «Ты вечно привозишь всякие сплетни из своего АПН. Это неправда, это не может быть. Она честная женщина, она не бросит Родину, она не предаст. Я с ней общался несколько раз, она на меня всегда производила впечатление человека очень серьёзного, очень замечательного гражданина. Это не может быть». И очень разгневался. Ну, я сказала: «Не хочется слушать – не надо». Потом он послушал радио, но не сказал: «Извини, я был неправ», а так вступил в разговор: «Да, – говорит, – действительно, ты представляешь, это правда». Но чувствовал себя виноватым, короче говоря, что как-то на меня набросился. Он её очень уважал. Он её очень уважал. Светлану он очень уважал и говорил… Он рассказывал, как перед 20-ым съездом они с Микояном решили дать ей прочитать этот доклад. И Микоян, она с семьёй была дружна, с невестками его, она была дружна, он её позвал к себе, и она прочитала этот доклад. И реакция её была такая: «Я давно этого ждала». И папа о ней всегда говорил с огромным уважением.