Алабян Каро Семёнович. Отношения с властью

У него оживленная переписка была и со Сталиным, и с Кагановичем, который тогда курировал архитектуру и строительство. Дело в том, что все крупные строения, все движения в области архитектуры или тенденции – все обязательно согласовывались с властями. Вплоть до того, что Театр Красной Армии, который отец построил, по прямому указу Сталина был построен в виде звезды, которая видна только с птичьего полета. И большое место в переписке занимали просто текущие вопросы: проведение совещаний, рекомендации начальства, какие вопросы особенно поднять, какие не поднимать, кого из архитекторов на трибуну вызвать. Руководство было прямое, как говорится, с самого верха, так же как и кинематографом, театром и архитектурой – было прямое руководство самого высшего начальства. Ну, бывали творческие конфликты. Он приехал из Америки и в Париже на строительной выставке побывал – и после этого стал отстаивать методы рационального строительства. То есть строительство, направленное на возведение дешевого жилья. Да, потому что жили, конечно, в коммунальных квартирах, в клоповниках, и надо было людей оттуда выселять. Он изучил методы рационального строительства – панельного строительства или быстрого возведения домов – и стал эти идеи проталкивать у нас в стране. А это, конечно, не согласовывалось с тоталитарными представлениями о строительстве и архитектуре. И он на этой почве поссорился с Берией. И Берия, как всегда, был человек мстительный, и он ему отомстил. Однажды он позвонил отцу по вертушке, а у отца вертушка была, и в приказном порядке велел принять на работу человека, архитектора. Отец переговорил с этим человеком, отзвонил Берии Лаврентию Павловичу и говорит: «Нет, этот человек не архитектор. Ну как я могу его принять на работу?» Он говорит: «Партбилет положишь, но должен его взять». Он подчинился, и через месяц этого человека арестовали как японского шпиона, и нити потянулись к отцу. Уже над ним нависла угроза. Его спас Анастас Иванович Микоян, который вызвал его прямо на дачу и сказал: «Вот тебе билет, вот тебе деньги, вот тебе машина, прямо отсюда на аэродром – и в Армению лети, давай поднимаем национальную архитектуру Армении». Отец даже сначала, говорит, обиделся: как это так, не поговорил, а в приказном порядке. Но времени действительно не было. Это был 1950–1951 год, я уже родился. И отец уехал в Армению, провел там 2 года. А нет человека – нет проблемы, как говорил Иосиф Виссарионович. Нет – значит, его нет, ну и его забыли. Хотя сняли со всех постов: он был вице-президент Академии архитектуры, главный архитектор города Москвы. Но по возвращении в Москву ему дали мастерскую в Моспроекте, где он до конца своих дней и проработал. А мы с мамой оставались в Москве, на ее зарплату. В общем, отец очень переживал. Ну, вы знаете, папа был очень самостоятельный человек. И так же, как он, в общем-то, не влезал в ее творческие дела, так же и она старалась не влезать в его дела. Потому что это специфические области деятельности, там надо быть специалистом, чтобы давать советы. Другое дело, что мама могла как-то участвовать с Юрием Петровичем, так как ей близко – это театр. Но в архитектуру она не лезла.