00:00
/
02:44
Отношение к пленным
Значит, где мы жили, вот такой вопрос не может быть никак. Где мы валялись… Дело в том, что одну вещь наше государство сделало очень непродуманно. Потому что кто попал в плен – англичане, американцы, они подписывали какую-то там конвенцию об особом отношении к пленным. И было мне дико, не то, что завидно, а удивительно. А моя мать четыре года вообще не знала обо мне ничего. Но я расскажу потом, как она узнавала один раз или два раза. Так, как относились к пленным, это я даже сейчас не хочу говорить. Категория пленных в первые годы войны и после войны – это были самые неуважаемые, самые презираемые люди. Это на меня очень, не только на меня, это на других подействовало. Меня, может быть, спас театр. А другие спивались. Потому что, когда я приходил в театр, с кем-то разговаривал, и что ты прошёл плен… люди как-то не очень с тобой разговаривали, понимаете? Я это чувствовал очень. Как-то я видел женщина, молодая девчонка: «Ты откуда?» – «Из Москвы». – «Плен? Эх, что ж ты был пленный!» Это я был в Капошваре, приезжали девчонки там, наши военные, понимаете? «Эх ты, москвич», там что-то такое, понимаете? Это было очень сложно. Поэтому я закрылся. Я начал говорить спустя, ну может быть, лет десять. Это очень сыграло моему росту в театре, потому что я был замкнут, я очень боялся разговоров, как-то раскрыться и так далее… Об этом я не сказал, к сожалению, Завадскому. Он на меня очень большие [надежды возлагал], он мне прямо сказал, что я вроде как, пойду и заменю Мордвинова, понимаете? Такой был ведущий артист нашего театра, очень хороший… А потом, по-моему, он разочаровался, мне так кажется.
Читать интервью
