Мы приехали в Калугу, нас вызвали. Калужский машиностроительный завод начал восстанавливаться понемножку. Но он уже не машиностроительный, а завод по производству так называемых дезокамер. А работники просто его называли «вшивые камеры», где жгли бельё, прожигали. И вот я опять на завод попала работать. Потому что мы приехали в дом в Калугу, где мы жили, а оттуда всё растащили абсолютно, и дверь на одной петле висела. Папа работал день и ночь, сутками, буквально, как и в Красноярске. Даже сгорел – около печи грелся, и там у него прогорела телогрейка. В общем, было очень сложно, и одна единственная мысль, что никто никому не завидовал. Была какая-то тесная сплочённость, все думали об одном – как бы побыстрее приблизить победу. Они это слово не произносили. Они ждали конца войны. И когда мы вернулись в Калугу, тоже ничего в доме не было. Соседи, которые нас знали, кто тарелку, кто чего дал. Потом папе помогли. А работать всё равно надо было, мы раздетые, голые. Дали нам одежду, а всё равно трудно. И я опять не могла учиться.