Вечный двигатель для строителя коммунизма

Первый двигатель – это рай на земле, это ликвидация в ближайшие сроки всякой социальной несправедливости. Вторая – нужно ликвидировать, прежде всего, препятствия для этого, то есть врагов. Постепенно, не сразу, произошла замена. Очень просто объяснимая, очень просто в конечном счёте объяснимая. Рай мешает установить, кто враги, нужно их всех найти и истребить. И вторая цель стала самоцелью. На самом деле она стала самоцелью для сохранения власти. Эта власть изначально не может жить без врагов, без их… и поэтому, вперёд забегаю, вся, вся эта система, вся эта иерархия главным образом приспособлена для того, чтобы искать врагов, причём, заметьте, и внутренних, и внешних. На самом деле самые большие невероятные поражения мы терпели во встрече с внешним врагом. Система, которая, казалось бы, должна была свернуть голову империализму – ну, скажем, война с фашизмом, мы положили 6 человек, но одного. Вот он… Ничего себе система, которая хочет установить мировую революцию, захватить власть во всём мире, казалось бы, эта система наиболее продуктивно хотя бы истреблять должна была в борьбе непосредственно. Оказалось, что в истории человечества таких побед, достигнутых 6 на одного, называется пиррова победа; пиррова победа – это детский лепет по сравнению с той победой. Но главное, главное состоит в том, — вы вдумайтесь в результат, а потом будем отбрасывать обратно тот результат. Если она уничтожила 60 миллионов, то, стало быть, главную войну она вела с врагом внутренним. Понимаете? И вот когда, причём возни, вы спросите меня, а почему люди настолько были глупы, что искали этих самых врагов? Очень просто. Изначальный источник был утопический: не сегодня, завтра мы разграбим, как там, «грабь награбленное», мы разграбим эти все дворянские имения, мы всё захватим и станет рай. Понимаете, изначально была установка на чудо, которое, конечно, не могло свершиться, но которое во всех людях есть. Особенно в стране, которая была невероятно отсталой культурой в отношении, безо всяких демократических традиций. Когда была брошена туда, в эту народную массу, идея равенства, нет ничего страшнее этой идеи и ничего привлекательнее. Потому что равенство — это значит, если ты выше, — отрубить себе голову. Но она страшно соблазнительная, потому что в конце концов у людей самая страшная страсть, которая людьми движет, и которая цивилизуется на Западе и христианством, и демократией, — она и там существует: зависть. Вот у Коржавина есть такая строчка: «Зависти руки развязав». Вот ничто, никакого большого духовно-нравственного преступления не сделала партия и коммунизм тем, что она развязала в людях самую страшную эту силу – зависть. То есть любое, любое, любое… незаурядность воспринималась как вражда. Понимаете? Но в массе людей при таких социальных контрастах, которые тогда были, эта утопия немедленного введения равенства и тем самым рая – она и дала первоначальный массовый психоз, массовое ослепление самоотверженное. Люди готовы были действительно пойти из-за этой утопии на смерть и шли на смерть, и никуда от этого не денешься. Но очень скоро оказалось, что это неосуществимо. Почему? Стали искать причину. Причина какая? Враги. И вся схема. Это, я не даром говорил, «Бесы». Так. От неумения работать (неразборчиво) – цитата оттуда. Понимаете? Когда захватили фабрику, восстановили рабочие производство, ну, а рабочий не может же быть директором сразу, тогда поставили под стражу директора и стали требовать: «Вот мы будем выполнять вдвое больше». Но вдвое больше не получается. Кто виноват? Враг виноват. И дальше вся схема нашей жизни свелась к тому, что собственный непрофессионализм, собственное люмпенство, собственное неумение – как отправителей до самых исполнителей – искать причину постоянно вовне. Засылаются враги, у них тут агентура, и вся система начала работать только на это, понимаете. Поэтому с самого начала в партии была ячейка, ну, назовём её чекистской, – тайная полиция. Сама партия была, в сущности, духовной, политической полицией. Причём изначально она была в лице своих главных идеологов – и Ленина, и Сталина, и Мао Цзэдуна. И без этого мы не поймём. Они, я думаю, в начале были в самом деле убеждены, что вот эта книжечка – «Коммунистический манифест» – с провозглашением лозунга частной собственности разом решает вообще все задачи, перед которыми бились все мыслители, все религии, все художники, все учёные. Разом. Вот она. И приобщение к этой идеологии, потом организационно закреплённое вступление в партию, породило небывалый расизм – социально-политический расизм. Понимаете? Когда вы приобщаетесь к этой книжечке, о которой сказано, что она стоит всей мировой культуры, – одна книжечка стоит всей мировой культуры, – вы сразу становитесь социальным, политическим, идеологическим арийцем. Вам и дано то, чего никому другому не дано. А если ты ещё получаешь книжечку, приобщение... Члены партии. То ты, тут одновременно в людях, я же испытал это на себе, понимаете, это, это, это был ритуал, причём по трём ступенькам, у нас был, была Партия пионеров. И это же ритуал религиозный, в сущности, такой светско-религиозный, потом партия комсомола, и наконец партия, как партия, это, это, я помню это ощущение религиозное, не почти, а просто религиозное. Всё, я приобщён, я уже в ордене. Понимаете? Я пролетарий или я за пролетарий, потому что большинство этих самых вождей пролетариата были не пролетариями. Но это им прощалось. Всем… только им это прощалось. Я пролетарий, я за пролетарий, я коммунист, я сразу, есть… я сразу уже другой. У Шекспира в «Тимоне Афинском», в такой пьесе, дай мне бог памяти: «Я хром, но я богат, и у меня тройка лошадей и я быстрее любого бегуна. Я уродлив, но я богат безумно, и все женщины к моим услугам. Я глуп, но я богат, и все умы…». Так вот нечто подобное, этот фокус, этот самообман происходит и с властью, а именно с коммунистической властью, и с приобщением к этой партии: я глуп, я не красив, это всё не играет никакой роли, я вступил, и у меня другая кровь начинает как будто течь. Я знаю этот искус, по себе просто знаю, понимаете? Я помню, самое чудовищное, что с тобой происходит, это когда ты вступаешь или хочешь ещё вступить, или я ещё не вступил, но уже я любил, как сказано у Оруэлла, старшего брата, я любил идеологию старшего брата, и для меня эти мудрецы – Достоевский, Шекспир – они мне, да-да-да, говорят, они гении, но я выше. Я испытал жуткую совершенно, и мне хочется в этом признаваться, но не признаться в этом нельзя. Понимаете? Вот этот социально-политический, духовный, ну, «духовность» в кавычках, расизм, он сразу избавляет тебя от всякой внутренней личностной ответственности. «Единица ноль» — это Маяковский писал, «единица вздор» — это уже кредо коммунизма. А вот тысяча единиц, орущих искренне «да здравствует коммунизм, и долой врагов, смерть врагам», возникает якобы религиозное, на самом деле бесовское, овладение идей массами.