Заступничество Александра Фадеева

Фадеев его всегда, я думаю, спасал от репрессий. Потому что над папой этот дамоклов меч висел всегда. Он был совершенно невыдержанным на язык. Он мог выпить и наговорить такого, что по тем временам было равносильно расстрелу. Кроме того, арестовывались его друзья, его знакомые. Кого-то заставляли там, в этих застенках, произносить, что он шпион. В общем, конечно, над ним этот дамоклов меч висел. Его, безусловно, арестовали бы, если бы не умер Сталин. Я даже где-то читала уже в наши перестроечные времена, сейчас я уже не помню где, печатались разные документы: он был во вторых расстрельных списках. Просто он в этих списках был. И недаром был такой страх. У меня, у маленького ребёнка, этот страх был. Потому что в подъезде дежурили, как их тогда называли, топтуны. Они всегда задавали какие-то вопросы. Я, хотя была маленькая, но вполне мудрая. Я знала, что не надо чужим людям ничего рассказывать из того, что было дома. А, собственно, дома ничего не было. Вообще ничего не было рассказывать. Но всё равно – нельзя, нельзя. Всё, что дома, то тайна. И страх этот всегда присутствовал. Была фобия, была детская бессонница. Хлопала дверь лифта – мне казалось, что пришли за папой. В общем, страх за папу… У меня страх за папу был всю мою жизнь. Когда он болел, у меня был страх. Мне сейчас трудно… Конечно, он всё это переживал, в ужасе был от всего этого. Он, во-первых, никогда не верил в виновность этих людей. Особенно когда посадили Бабеля, он побежал к Фадееву и говорит: «Саша, это же какая-то произошла жуткая ошибка. Что такое?» Фадеев ему сказал: «Знаешь, заткнись, не смей больше говорить на эту тему, я лучше тебя знаю, я видел документы». Папа говорит: «Какие документы?! Что он мог сделать?!» – «Он был шпионом. Я видел, я тебе клянусь». И, так сказать, можно было поверить постольку поскольку Бабель ездил за границу, там у него родилась дочка, у него там семья была. Наверное, если это всё подтасовать и при том, что ещё тогда это не приняло такого массового характера, то, может быть, даже можно было где-то поверить. Но вряд ли папа в душе во что-то это верил. Он понял, что случился ужас. Особенно это понял дядя Женя. Он как-то прибежал к папе. Возвращался откуда-то ночью и увидел в Третьяковской галерее, в скверике, он сначала даже не поверил своим глазам – он увидел огромный гранитный памятник Сталину, и ему всё стало ясно, он просто прозрел. Он прибежал к папе рано утром в полном отчаянии, они это что-то обсуждали. Но говорить ведь ничего уже было нельзя. Всё это было очень страшно.