Ну, понимаешь, это не разрыв с «Современником». Поскольку он как бы великий продолжатель системы Станиславского, он не мог не пойти во МХАТ. Это совершенно невозможно было, чтобы, получив такую возможность, когда его пригласили, когда его позвали на помощь… Фурцева как бы это утвердила. А позвали его «старики», так сказать. Тоже хватило же им какой-то прозорливости удивительной, творческого полёта, чтобы понять – вот, вот он. Ну кто? Молодой такой ниспровергатель, можно сказать, основ. Но они сделали на него ставку и позвали. И он, наверное, был просто ошарашен, когда «Современник» отказался влиться во МХАТ. Ведь идея-то была какая: чтобы мы все идём во МХАТ. Всем «Современником». Мы вливаемся в наш МХАТ, и… А они – половинку на половинку. Ну, жалко им было бросать уже готовый, хороший, популярный театр. И не поняли его тогда, как ему, наверное, показалось. Конечно, это было достаточно больно и тяжело, но всё равно он до последних дней очень любил «Современник» и приходил на все премьеры и все их годовщины, которые с таким размахом всегда отмечались. Ну вот они друзья и друзья. А театр – он важнее. Он и главнее. Он ведь никогда ни о ком не говорил плохо. Вообще. Самое страшное, что он мог сказать про кого-то – «Ну, он смешной». «Она смешная». О человеке, который совершал, может быть, на взгляд кого-то другого, вещи непростительные. Но он никогда ни о ком не говорил плохо. Всё было второстепенно. Настолько огромно и важно было его дело, что всё остальное – смешно.