https://историяотпервоголица.рф/events/current_event.php?current_event_id=3590
И это так все хорошо встречали нас, но были, конечно, разные люди, были сторонники Советского Союза – я потом убедился в этом – и были явные антисоветчики. Потому что наших там было около трёхсот человек, включая все организации наши – и Межкнигу, и Совэкспортфильм, и так далее. А американцев было около трёх тысяч, понимаете? Причём вели они себя очень нахально, не считаясь ни с обычаями, ни с чем. Американец – всегда открытая машина, негр за рулём, хозяин рядом, ноги на капоте, сигара и дуют, значит. Или американки – платья без рукавов, клёш до колена, развевается. В то время, я не знаю, может вы не знаете, но появилась краска для ног и можно было любой загар сделать и как будто в чулках – хочешь со швом, хочешь без шва. И американки этим пользовались. Но когда ещё юбка развевается, то иранцы идут, плюются – у них, ну не принято так, а американкам на это дело наплевать. Иранки были закрытые все. Потом американец, если он инженер или рабочий и что-то делает и если у него упал ключ, он его не поднимет, он позовёт иранца, чтоб тот поднял. Если американец садится в машину, у него шофер – иранец. Он вытащит пачку сигарет, достанет две штуки и даст шоферу. Тот скажет: спасибо. Когда же наш садиться, он открывает пачку и говорит: бери, бери ещё на вечер. Разница, понимаете, в этом? И разница, конечно, очень чувствовалась. Наши, когда стали работать на объектах, а мы там построили несколько элеваторов, массу учебных заведений, много народу было, рабочих около двух тысяч, они вот в тесном таком отношении и, конечно, иранцы чувствовали, что это такие же люди. Они не Бог знает кто, а вот такие же, могут и сесть, и покурить, и поговорить. Но это всё давалось с большим трудом. Потому что руководство, как раз, не было к нам расположено, понимаете? Но оно было вынуждено, никуда не денешься. А шах, конечно, он тянулся к Америке, которая была для него родной страной. У него там были ранчо, ещё что-то, много ещё всего. И советники все были оттуда. Так что вся финансовая политика, всё, всё подчинялось Америке. А на наше счастье, в Центральном банке, который печатал банкноты, в общем, как наш Госбанк, там был один зам. директора, с которым я первый раз познакомился через месяц, наверное, как приехал. Мне иногда приходилось ездить с документами, потому что я мог без переводчика обходиться, чтоб что-нибудь подписать. У меня был велосипед английский. А у иранских учреждений были стойки для велосипедов и старик всегда с медными номерками. Стоило это копейки, но стоило. В автобусе можно было ехать, но там народу всегда много – теснота, а я на велосипеде. Вот, раз, я приехал в этот банк, зашёл, поискал кабинет, постучал. Слышу, говорят: «Да». Я зашёл, здороваюсь: «Салам алейкум!» – «Салам алейкум!» Я подхожу, он указывает на стул. Я сажусь, достаю бумаги, и начинаю говорить. А он читает, потом так обернулся и говорит: «Знаете что? Вы можете со мной по-русски говорить». Я рот раскрыл, сперва. Но, когда захлопнул, понял, что это мне облегчение, а потом мы его хорошо узнали. Это был сын очень богатого человека, и отец послал его в Москву учиться, ещё до революции. Он кончил Коммерческое училище, поступил в наш институт инженеров транспорта, закончил институт, работал инженером на стройке Турксиба, можете себе представить, да? Но в это время у него отец умер, и встал вопрос о наследстве – он уехал. Жена русская была. Он вернулся в Иран и, поскольку он хорошо знал там всё и был образован, он дорос и потом был директором банка, и, по-моему, даже министром финансов. Но это уже потом. Так что у нас был поплавок такой, понимаете? Когда нельзя было, но очень хотелось, можно было как-то так сделать, что можно. Мы жили неплохо. Ну, зарплата была у меня, как у местных специалистов. Только я 80 процентов её отдавал обратно кассиру. И тот, якобы, зачислял в Москве на какой-то счёт. Это был такой у нас принцип – наши не могут получать больше, чем сколько-то, ну что делать?