https://историяотпервоголица.рф/events/current_event.php?current_event_id=611
Там татарская крепость, она сделана под мечеть какую-то, почти под землёй. Были камеры большие, там уже содержался батальон, это три роты, там почти пятьсот-восемьсот человек было. Уголовное преступление на морской службе. Это и убийства, и грабежи, и самоволки, и дезертирство, это всё, хулиганство всё флотское собиралось, а суд определял: штрафной дать или дать дисциплинарное взыскание, например, без увольнения полгода, месяц. Но не штрафовали, потому что там деньги давали мизерные. Были тюремные условия, в начале было так жёстко. Когда пришёл я, ещё сидел с ними какое-то время около месяца в общем режиме. Поля, косогоры искали мины, и выводили штрафников, как немцы выпускали вперёд, чтобы мины найти, разминировать, не было приборов, вот так вот пускали самых отпетых, а таких вот середнячков заставляли камни. Керченский камень, все дома там выложены, он сорок пять килограммов весит, у него стандартный вес. Вот его, носили, с одной стороны дороги на другую сторону поля, потом с того местного поля, на это место, вот просто занимали такой ненужной работой. Строить пока ничего не строили, всё было ещё разбито, не организовано, ничего не финансировалось, а заключённых надо занять делом, и серьёзным. Нужно провести за смену пятьдесят кирпичей. Того, кто не выполнял, лишали отдыха – в воскресенье он идёт на камни и отрабатывает это. Это тюремное содержание, паёк тоже такой же, как в тюрьме, всё полностью скопировано, запираешься на ключ. Но там, правда, камеры большие были, там были такие церковные помещения почти, по пятьдесят, может быть, больше коек, нары и по пятьдесят-семьдесят человек в одном помещении было. Заключенные запирались за решётки, отбой, всё это было как в тюрьме. А когда меня уже взяли в художники, я был поселён в кабинет командира роты. Родачинов, кубанский какой-то мужик, говорил с таким акцентом, по-украински, капитан Родачинов, командир роты. У него кабинет, прихожая, мастерская тут же небольшая, а дальше его кабинет. Там принимает он совещания старшины (в каждой роте были эти военные тоже: старшина взвода, командир отделения), ну, в общем, это всё по-военному было устроено. А режим был совершенно тюремный: ходили все голодные, потому что тюремное право. Там получилось послабление. Спросили художника: «Есть у вас? Кто-нибудь умеет?» Я сказал, я же рисовал. Всегда в школе брал все первые призы, на уроке рисования дают задание и лучший рисунок вывешивают. Я всегда, помню, рисовал Пушкина, вот, кстати, его портрет, вот это вот. Рисовал Чапаева, тогда это было очень.. И, вспомнив это, я сказал: «Я» – «Выйди из строя». Взяли меня туда, в каптёрку административную. «Ну что ты можешь рисовать?» Я говорю: «Да, корабли рисовал, портреты срисовывал, да». Ну, в общем, оставили меня писарем, год я там сидел, писарствовал, ну и рисовал, конечно, плакаты писал. А через год меня за примерное поведение освободили. Когда узнали, что я художник, меня начали эти заключённые теребить: нарисовать рисунок на теле, сделать наколку – корабли, по фотографии его любимая жена или девочка, якоря, больше якоря и корабли всё. Это стоило две пайки, мне сделали за то, что я рисую.