https://историяотпервоголица.рф/events/current_event.php?current_event_id=554
В Горьковскую область когда приехала, я пошла в настоящую школу, это было уже в 1945 году, май месяц. Я пошла в эту школу, мне не верилось, что вот, настоящая. Я же знала, школы какие, чего-то знала к тому времени. Там было очень много детей, которые приехали в Урей, Горьковская область, сейчас Нижегородская. Они были из разных мест: два еврея мальчика, их я очень хорошо запомнила. Одного Виля звали, а второго – не помню. И эти мальчишки, представляете, они избежали еврейского гетто, это же ещё было в Бресте, где расстреливали их. Эти два мальчика, я всегда их воспринимала как тех, кто избежал этого. Они же не попали в гетто, приехали с родителями в Урей. И они, мне кажется, что это у них было одной из самых дорогих вещей, две марки мне подарили. Не знаю, что там было, но я помню эти две марки, которые я очень долго берегла. Потом уже как-то потеряли их, но это было для них, конечно, уже дороже, чем для меня, раз они собирали марки. Но они поделились со мной, потому что я приехала из оккупации, и они хотели со мной поделиться. Я ходила в эту школу, уже перешла к тому, что в конце апреля мы приехали, и мне оставался всего лишь месяц, чтобы поучиться в третьем классе. Я по тем школам походила-походила, там уже никаких не было хороших дел, но тем не менее получилось так, что тётя моя другая, которая жила в Риге, работала вожатой, и она говорит: «Ну пусть она попробует, ну что, она читает, она пишет, она всё может, пусть попробует». И меня взяли на этот месяц. И с первого класса уже, и я закончила школу хорошо, но ходила я туда в шерстяном платке, и была острижена налысо, потому что мы приехали, голова была полна – вы, наверное, слова такого уже не знаете… Эти вши, которые... мы же ехали в товарных вагонах… Когда мы приехали, то тётя, когда посмотрела на мою голову, немедленно повела меня в баню, и залили голову керосином, чтобы уничтожить всё. Потом стало ясно, что мне сожгли всю голову. Тогда меня стали стричь, а стричь – это такая боль была, но все сделали. Поэтому я ходила в платке в школу, то есть шерстяной платок назад. Но все дети, никто меня не обсуждал, не смеялся, ничего. Всё было, как будто так и надо. Один раз вдруг какой-то мальчишка, надоела я ему уже с такой головой, с меня этот платок сорвал, и дети как в один голос: «Ой, какая хорошенькая лысая эта девчонка, какая хорошенькая! Ой, наш шарик!» Чего только мне не говорили и гладили меня. То есть вот насколько добрые дети, насколько они понимали, как мне было тяжело, как я всё это выдержала. Ну не знаю, это конечно трудно передать. Я когда говорю сейчас – не плачу, а иногда плачу, потому что я понимаю, что такое класс, целый класс, и учительница тоже, она первая: «Ой, какая хорошенькая», и они все – «Ой, ой!». Так что вот так у меня было.