Мы шли, партизаны, трое суток по бездорожью. Помню, однажды, ну, мы старались в сёла не заходить, ибо когда однажды проходили, нас там раздели, разули местные мальчишки всё. У них тряпьё было, у нас получше, у нас всё забирали и надевали своё. И однажды мы днём на поляне какой-то в лесу отдохнуть решили, присели, и я уснул, когда я проснулся, никого не было из наших, все ушли. А дорог нет, лес, я начал кричать, звать, никто не отзывается, я белугой кричал, а никто не отзывается. И я побежал. Чисто интуитивно побежал в ту сторону, куда шли, бежал, бежал и их догнал. Самому старшему, Йоське, тогда 12-13, не больше, это же дети. Я их догнал, мы пошли, и когда я уже сказал, что скоро будет партизанская зона, это было к концу второго дня, и вдруг нас остановили полицейские, молодые ребята в форме. Ну, значит, мы рассказываем басню, что мы шли в ту деревню, за хлебом ходили. Они говорят: «Мы знаем, что вы жиды и будем вас стрелять». И поставили нас лицом к кустам, это было конец дня, хорошая погода была очень. К кустам лицом поставили нас, и вот до сих пор у меня обида сохранилась, обида такая, я вот помню, я вот помню. Зачем было мучиться столько, чтобы так по-дурацки погибнуть. Они начали щёлкать затворами, а потом сказали: «Мы пошутили, ребят, мы партизаны». Никто не поверил, никто не повернулся. Они нас каждого поворачивали вот так вот и после того, как они сказали: «У нас есть селёдка, нет ли у вас хлеба?», тогда мы поверили. А если бы были не партизаны, на передовой заслон, ну, тоже мальчишки 15-17-ти лет были они.