Много-много горя принесла нам эта война, ну, а потом, ведь я только тоже радуюсь ещё тому, думаю, как только можно было управлять такой страной, когда половина страны было занято, оккупировано? Заводы в эвакуацию ехали, и люди там работали, и мы произвели: танков больше ста тысяч, самолётов больше ста тысяч. Россия больше, немцы меньше, и американцы даже меньше произвели. Как только это можно? Второе. У нас самолёты-то были, помню, вот этот самолёт тупоносенький такой, его скорость четыреста километров в секунду (в час?), летал он, а у них «мессершмитт» другой. И сумели наши ребята быстро – Яковлев, Илюшин, другие – поставить нас на крыло. Уже в 43-м году немцы боялись в воздушный бой вступать с нашими войсками, а почему? У нас асы: Покрышкин, Кожедуб были, ну и другие, все были, героев-то было полно, поэтому. Смотрите – вот русский какой солдат. Немцы не такие, конечно, они гордились тем, что, когда они были мобилизованы, когда им Франция за сорок дней сдалась, Польша без войны, а вот когда в России-то завязли, тут-то они уже познали горе, тот же Паулюс и вся его дивизия в триста тысяч. Так их паразитов, так им и надо!Я должен сказать, что всё-таки наши и сапёрные части работали неплохо. Немцы вшивели, вшивые были, а у нас какие бы условия не были, старшина, если, допустим, баню нельзя устроить, он нас разденет, прожарит наше бельё, чтобы гнид не было, а если где можно, найдут они помещение, то устроят настоящую баню. Обязательно это, пусть там пятнадцать-двадцать дней, за этим вот так вот следили, надо отдать должное, следили, мы не вшивели, это да. Но ведь ходили-то, все не разувались, не раздевались. Всё время одеты, обуты, казалось бы. Ну, а потом ведь, ну, представьте, что такое спать на снегу, или вот идём в наступление... Вот идём в наступление, но мы-то, мальчишки, нас ведут, а куда ведут, я не знаю. Это я вот здесь живу, я знаю. Заедь в Кашино, туда дальше до Орла, а там какая деревня, я не знаю, подходим – река. Ни ширины, ни глубины мы не знаем, всё, переходите эту реку, пулемёт кверху, иду вот так, так, так, вот тут, думаю, мы сейчас всё, захлебнёмся, а кто правый, те и вовсе, а это был уже октябрь месяц. Переходим, слава богу, перешли, заходим в лес: костров не разводить, потому что видно всё. Мы все мокрые, ложимся, кто-то в ополчение становится в охрану, стоит мокрый, а мы плащ-палатки накинем, лежим, а в туалет захочется кому-то по надобности, тут: «Что ты, твою мать, тепло выгоняешь, зачем повернулся?» Мы поворачиваемся, с этой стороны, кто от земли, мы там ёлок наломали, здесь вроде тёплое мягкое, а здесь замёрзшее. Ничего, гриппа не было, и не болели, и насморка не было, чем объяснить, я не знаю, так разобраться. Я помню – 43-й год, весна, Смоленская область. Мы, передовые части, ушли вперёд, а тыловые отстали. У нас ни хлеба, ничего, не кормят, деревня сожжена. В этой деревне – подвалы, в подвалах – картошка, то ли она замёрзла, то ли что. Наполовину сварилась, нет, её не угрызёшь, её варить нельзя, мы всё равно грызём, день грызём, два грызём, три грызём, четыре – шатаемся. А всё разлилось, реки плывут, потом собирают кто чего, что покрепче – в тыл, и мы пошли за сухарями в тыл. Ну идём, а деревни-то были сожжены, где землянка, что, а мы же голодные, забегаем там, я помню, забегаем: «Ой, тётенька, дай кусочек хлебушка». А молодая: «Ну, как я дам-то, у меня трое детей». А бабка лежит на печке: «Мань, ну, дай кусочек». И говорит: «Наш тоже, может, ходит побирается». Я вот запомнил это. Она дала кусок хлеба, а там назвать-то хлебом нельзя. Там опилки, и картошка, и всё такое, но всё равно, я забегаю в другой двор, а там уже всё, прошли. Потом, когда пришли в часть, я только помню, врач или кто говорит: «Мы давайте сейчас их покормим, а сухари давать не будем, а то они объедятся». Нам не дали сухарей, ещё день продержали нас. Но потом взвесили нам сухари и в обратный путь пошли, ну и что, всё равно мы шли. Намочил, а я и ел, что будет – то будет, ну и двое – заворот кишок, объелись, умерли. Вот такие, всё ведь это не зависело от нас, это зависело от природы, вот так вот. Трудности, как, что, чего получалось. Всё было, но самое главное, победили, самое главное, что победа.