Меня хранил бог

И тут Бог меня спасает в жизни много-много раз. Так было и этот раз, в 43-м. Привели меня к присяге, выполнил, пришли мы. А ещё вот тут, до этого, вот тут я буду встречать офицеров, буду себя считать уже старше их. У нас придут, не было командиров взводов, это уже готовимся к освобождению Ленинграда, начнёт поступать поступление. Сначала придут два командира взвода: радио и тут, куда меня. Я их буду там встречать внизу, на Энгельса приведу их. Они уже будут знать, что я солдат. Я им расскажу. Они придут. Но они на 3 года, 25-го года. Потом придёт пополнение к нам сразу, ещё раньше их, придут девушки, специалисты, связисты, телефонисты, телеграфисты, радистов не будет, телеграфисты со Свердловской области, с Каменск-Уральского и Свердловска, да даже учителя, там одна учительница, я буду вместе, что они выполняют, что я. Даже им иногда больше привилегий. Правда, там некоторая, одна будет, Стеша Степанова, которая будет за мной специально смотреть, воротнички мои смотреть, стирать со мной. Мы с ней вместе будем спать, потом она рядом меня будет с собой класть, прижимать. Вот, мы придём в Ямки, сядем там и будем обслуживать ь бомбардировщики, которые в бой ходя – Ил-2. И в это время нас разместят, такой амбар будет большой, длинный, покрыт соломенной крышей, в середине он будет пустой, а с одних у него будет два склада: в одном разместятся девушки, им будут нары сделаны и будет стоять телефонная станция, уже наладим телефонную связь. Телефонную связь там у всех отделов или подразделений, которые нужны, там боеприпасы, всё. Лётчики, которые спят, у командира полка, у замов. С другой стороны радисты, мужчины, где и я с братом моим спали на самом верху. И вот в один из ночей дежурю, подъём был в пять, отбой в двенадцать. Значит, там надо было, всё, я дежурил на радиостанции в то время, в тот период, которая вела настройку связи со всех самолётов, которые идут в бой, их надо было настроить каждое утро радиостанцию. Для чего это делалось? Потому что на каждую станцию самолеты летали со стрелком-радистом и лётчиком, два человека у них было. Значит, чтобы была надёжная радиосвязь, ставили такой элемент «Кварц». Когда «Кварц» новый, на каждое утро новая была волна, новые связи. Утром, в 5 часов, какая бы ни была погода, садились. Шёл механик, который налаживает с самолётом, и радист, который сидит на радиостанции. Я выполнял это дежурство там, по дежурству, когда ставили меня, когда некем было заменять, часто садился я. С каждым самолетом, это каждое надо было делать. Потом, когда-то подменяли, я приходил, когда на обед или надо, уходил с этого. И тут вот мы слышали всю передачу, которая ведётся, там у нас её записывали. А мы всё слушали, нам надо было, чтобы радиостанция работала. Запись не от нас зависела. Вот это боевая задача сложная. Вот тут мы сидели, готовясь к этому, знали, были изготовлены ещё в Сосновке на аэродроме до нас, пока мы учились там, две печки: одну поставили девочкам, одну нам, трубы вывели наружу. И в одну ночь вдруг под утро, в 4 часа, вдруг проходит, что горим. Значит, что сделал? А утром вставал, радиостанция у нас тоже стояла одна, которая связь с армией держала, топил печку, затопил её, а в это время ветер был, труба наклонилась там, и солома загорелась. А один из наших спал, ночевал не у нас, а у нас ещё была баня, там ещё один, где стоял телефон СТ, где передают телеграмму, где печатают электрически, где при принимали телеграмму, задачу, там охранял, вместе с ней спал или разносил эти телеграммы, кому они были предназначены. Вот он пришёл нас посмотреть, а всё в дыму. Он пришёл, кричит: «Горим». Вот, пока выносили, рвали это всё, печку выбросили, рвали все боеприпасы у нас были. Вот такое окошечко было в этой квартире, в этом помещении было. Оно было в амбаре сделано из кирпича. И пока выносили это дело, я остался в этой комнате в одной, где я чуть живой останусь. И когда там вынесли, ещё не всё вынесли, но когда огонь, часть крыши упала, а ворота были одни открыты, и моя дверь была у меня открыта, я ещё что-то должен был выносить. И вот когда столб огня и дыма шел сюда, мою дверь закрыло, и шёл весь этот огонь на улицу. Там, где все выскочили, где стояли, где тащили радиостанцию, которая работала, вот вела эту связь которая. Я выбиваю это окошко, кричу: «А я здесь». Я остался там, в полушубке, потому что я один раз выходил на улицу, они не могли узнать даже. Когда я кричу им, им никуда не войти ни туда ни сюда. Начинают мне, говорят: «Давай сюда». Надо мне идти. Я полез ногами, думал, я сейчас свернусь, за ноги оттуда меня вытащат. Ещё шубу не снял. Мне говорят, оттуда кричат. Меня выталкивают за ноги. А огонь идет там уже. – «Давай, – говорит, – самое, переворачивайся, сними свой полушубок и брось его». Я снимаю полушубок, остаюсь в гимнастёрке, туда к ним суюсь, сюда руку оставляю, а полушубок-то я не бросил. Шапку с меня выкинули. Меня оттуда ставят и туда просовывают два прута туда каких-то. И оттуда меня вытаскивают. Вот это я ещё один раз жив. За это действие, что полк не летал, что не выполнил боевую задачу, которую надо было, никого не расстреляли. Но больше нас всю войну не наградят никого и медали получим – только первую медаль за Победу над Германией, за оборону, вот эта медаль за Победу над Германии была. Вот так шли, это вообще, это Боженька меня спас, это всё касается, это вот ещё эпизод.