Ехали-ехали, ехали-ехали – долго ехали. И приехали в город Киров на востоке. «От Кирова, – говорю – ну теперь убежим!» Приехали в город Киров, остановились, открыли нам двери – ну кто куда, там же и другие люди были, а нам что делать? Я говорю: «Ну оставайтесь!» Прошло полчаса, дают сигнал, что по вагонам, для всех, и всё. А мы втроём остались: я и ещё двое – с одного района и с другого района по одному. Я белозёрский, а там – Вашкинский и Кирилловский район, соседи.Поезд ушёл, а мы остались. Остались мы, некоторое время постояли. А было пять часов вечера, ещё снега не было, ноябрь месяц. А что делать? Идёт дед, железнодорожник, а мы спрашиваем: «Дед, ты нам скажи, куда нам в Вологду идти, где дорога?» – «А вы откуда приехали?» По чудному разговор ведёт, он говорит: «Вологда? Так вот дорога, вот по ней и идите»! А мы двигаемся еле-еле, поели немножко и шли, прошли мы два километра, потихоньку с палочкой прошли всё. Приходим – буфет работает на станции, дают по буханке хлеба, ну и там первого, второго. Хлеб мы бережём, а это поедим, картошка, по-моему, была, чего-то такое жидкое, то, что организм не принимает.И вышли на улицу, покушали, объявляется поезд, а там один путь был всегда, объявляется, что будьте внимательны, идёт воинский состав, везут на уничтожение этого города, из которого мы были эвакуированы. В город Тихвин идут на уничтожение немецкой армии, и всё. «Будьте внимательны, остановки не будет», но ход сбавленный. А мы – два парня деревенские такие: я-то впервые увидал. Он подходит, сигнал даёт… А раньше как: вот такое жезло, начальник станции одевает машинисту фольгу и едет дальше, а если встречный – этот в тупик заезжает, а потом продолжает путь.Ну что делать? Я увидел этот самый маленький вагончик, это было, наверное, наше счастье – двухместные вагончики. Тот четырёхместный – пульмановский, а этот двухместный. А у него пристройка сделана для тормоза снаружи, так она вся голая, но можно за него залезть и через него пройти. Поезд потихонечку ползёт, и вот я одного позвал, второго – он сразу зацепился, ну нас сразу повезли в Кривцы, а замерзали… У нас одеяла были, одеялами закрыли... И так мы сели и поехали, замерзая, укрылись, и ехали без остановок с пяти вечера, и в пять утра мы приехали в Вологду, и нас вёз уже паровоз большой – «Руслан». Приехали в Вологду, а я уже в Вологде был – кое-что знаю, и капитан говорит: «Вы чего, ребята?» – «Дяденька, нам до Череповца...» – «Я не имею права, потому что вы дети!» А нам шестнадцать лет. Дали команду, чтобы нас не изловила милиция, и поезд пошёл, я говорю: «Если мы сейчас поедем прямо – в Череповец, сто двадцать километров, а если направо – значит в Архангельск пойдет. Раз не передавали на уничтожение, больше другого выхода нет». И мы поехали.И вот он тут два раза останавливался: «Ребята, не садитесь!» А мы плачем: «Дяденька, умоляем вас!» – три года от нас ни слуху ни духу, связи-то нет. И мы не доехали до станции сорок километров, до Череповца, остановился – встречный шёл в тупик, а этот скорый уже пропустили, а мы остались здесь, на станции Шексна. Остановились, двери пооткрывали, кто куда – кто в туалет, а один дядька, лет ему было пятьдесят-шестьдесят, с ведрами за горячей водой. У каждой станции горячая, холодная вода специально была. Он с ведрами бежит за водой, и идёт поезд оттуда встречный, в окне машут, он недопонимал, что такое, и бежит – поезд проехал по нему, подмял его, он упал, всё. Куски мяса собрали и тут оставили, и поехали, дали ход.Приехали мы в Череповец, это было шесть часов вечера, а там же училище и вот сошли мы, пешком шли через линию, через дорогу. Прошло некоторое время – идёт автобус, не автобус, а машина газогенераторная. Вы может и не знаете – это такая машина, обыкновенный «газик»: там такие два баллона стоят, туда кладут дрова, и вот этот газ выделяется, вместо бензина, поэтому называется генераторная машина. Едет, остановился и говорит: «Куда же я вас повезу?» А он вёз бочки. Ну мы всё-таки его уговорили. Проехали мы эти семь километров, он уехал по своей работе. Деревня такая большая с керосиновыми лампами, там же света не было, а я и говорю – надо идти в дом, где свет горит. Лампы есть пятилинейные, семилинейные и пятнадцатилинейная. Ну вот зашли, стучим, бабушка, мать – наверно, лет ей может быть пятьдесят было: «Ой вы откуда?» А мы же нарядные, шинели, там две формы надето, как моряки. «Моих-то не видели?» – а у неё сын тоже в ремесленном, только где-то в другом месте, и она тоже ничего не знает. Она молочка дала – там была корова, чаю попили, а я говорю – не переедать, не перепивать. Посидели мы до десяти часов, два–три часа, всё рассказали ей, как в Ленинграде, как в блокаде. Отдохнули. А спать где? На печку? Нет, мы на печке не будем спать – расстелили мы шинели, одеялом укрылись, у порога, у двери прямо легли.Просыпаемся в восемь часов, темно, снега не было, но чувствуется, что прохладно. Она нас попоила молочком, ещё чего-то нам дала, и мы в девять часов вышли потихоньку. Думаем, сейчас какая-нибудь машина поедет, там дорога единственная. Шли, шли, за деревню прошли два километра – идёт машина оттуда по пути в Белозёрск за горючим, за бензином, керосином – там склад был. Останавливаем мы её, а он нам говорит: «Ой, да вы что!» А там бочки, шесть–семь бочек пустых у него, продолжает: «Ребят, не могу, упадет, вас задавит, а потом мне ещё на себя горевать!» Плюнул и говорит: «Не надо!» – и всё, и уехал, а мы сидим плачем, что делать и ругаем его...Ну мы, наверно, час шли ещё, смотрим – впереди там машина стоит. Подходим – та самая машина в кювет с дороги свернула, и борт открылся, и бочки все скопились туда. Подходим к нему, и он говорит: «Ну вот, вы бы сейчас…» А мы же еле-еле живые, ноги вот так переставляли. «Ну ладно, давайте», – пошёл в лес, жерло достал, пустые бочки положил, и вот мы сели. Одних там посадил, а я наверх – одеялом закрылся и поехал. И мы долго ехали, наверно, пять часов. Приехали – я дома. Одному – к дому за озеро ехать, а этому двадцать пять километров до Кириллова – тот же район, а я один, я радуюсь, мне двенадцать километров до дома.Пошли потихоньку, я говорю: «Два километра дойдем, а там мои родные живут в деревне, переночуем, а там видно будет». С палочками и ноги еле-еле переставляем. Дошли мы до этой деревушки, зашли к бабушке Маше, а она говорит, что отец мой только вот уехал, тут немцы разбомбили мост через Шексну. Он плотник по ремонту. Ну чего делать-то – посидели, рассказали все новости. Идти, не идти? Решили: «Вы как хотите, а я пойду, хоть как-то» – «Ну пошли!» И пошли, проводила она нас, дошли до деревни – мост деревянный, дорога прямо ко мне в школу, в деревню прямо. А эти значит за озеро туда, ну пока по пути шесть километров, а там тоже разойдутся.Они пошли, а я сел на этот мостик – ноги не идут, осталось два километра идти до деревни, эти два километра я два часа и шёл, ноги переставлял. Это первая деревня, а теперь ещё два километра до школы, где я учился. Пришёл – выходит женщина, сторож с палкой, ходит стучит, им там наговорили, что немцы могут повешать. Чего она палкой будет делать? Стучит, часы отбивает. Я посидел-посидел – откуда силы берутся – дошёл до школы. А что делать? Школа стоит, двухэтажная у нас была. Посидел-посидел, думаю – уже надо. А я к пяти часам утра домой стал подходить. Подхожу к последней деревне, там ещё одна деревня была, надо речку переходить, а там воды-то немного, дороги нет – на лошадях едут, колёса проходят, где-то босыми переходить.Водичка уже была замёрзшая была в реке. Палкой постучал, тонкий лёд был. А воды-то там немного – может быть полсантиметра. И вот я пришёл домой в пять часов утра. Подхожу к деревне, хозяйка моя рыдает и говорит: «Думала – немец», узнала меня, кричит: «Детко, сынок, пришёл!» Ну подошёл я к дому, думал, что открою. А где открою? Я тридцать килограммов, скелет был – одни кости.Вот я прихожу домой, открывают двери, а я три года не был. Открываю двери: бог ты мой! Три года же не был. Смотрю – мать лежит и маленькая Варька, вот сейчас ей уже восемьдесят, а тогда ей месяца полтора-два. А так уже пятеро лежат – солому настилают, вот так бедно жили. И целые две недели отец меня снимал с печки. А за день-два цыганка приходила – мать передала: «Ой скоро придёт!» – «Какой придёт, уж три года ничего нет!» Так вот она напророчила и буквально через день-два я прихожу, как цыганка предсказала ей.Ну и вот меня стали лечить. Отец жил дома неплохо – корова была, такую семью надо кормить. Свое жерло было, муку мололи, вот так вот и жили, баня, всё своё.