Своих не выдают

Мы жили, наша 2-я рота, тогда я ещё был в третьей роте, в роте боцманов. От берега моря, может, метров 300-400. А в Белом море столько гуляющих, потому что сплавляли лес по рекам, а эти плоты разбивались, и эти разбитые плоты гуляли в море. А потом их прибивало к Соловецкому берегу. И нас послали один раз заготавливать дрова для бани. Был единственный трактор, Сталинец, гусеничный. И мы к нему, значит, салазки такие для транспортировки леса. Мы на берегу моря набрали этих деревьев, погрузили на прицеп, на салазки, привезли, распилили, раскололи. А баня там ещё Петру Первому строилась из валунов метровых. Значит, её не протопишь и не натопишь. Топи не топи, всё равно холодно в ней. Вот, мы заготовили эти дрова. Наша рота и отделение были в расходе, так называемое. То есть, готовили всё для себя сами. Мы напилили дрова эти, значит, всё заготовили, сложили, а наш командир смены, старший наш товарищ, он куда-то отлучился. Тогда мальчишка говорит: «Ну, чё мы будем? Всё сделали». Построились, с песнями. И пошли в роту. Пришли в роту, пришло время отбоя, значит, разделись, легли спать. Вдруг боевая тревога. Значит, я стоял в строю второй. Первый стоял Герман Евтушенко. Потом, в дальнейшем, директор оборонного завода. Разбудили. Боевая тревога. Построились. Старшина говорит: «Кто первый дал команду?» Все говорят: «Все пошли, и я пошёл». Никак не может добиться. Спрашивает: «Евтушенко, кто первый пошёл?» – «Все пошли, и я пошёл.» Он его назвал грубым словом. И говорит: «Дерьмо ты, – у, не дерьмо сказал, а погрубее, – из-под жёлтой курицы.» И, вот, до сих пор, ну, дерьмо-то, ладно. А почему из-под жёлтой курицы, не знаю. И так всю ночь. То отбой, то подъём, то отбой, то подъём. Всю ночь. И ползали в снегу. Метровый снег. А там снега большие были. Вот, по-пластунски в этом снегу ползали, значит, перемещались. А только опять построят: «Кто первый пошёл?» «Все пошли, и я пошёл.» И у нас был один товарищ, мы уж после, когда занятия кончились, и всех распределяют по флотам. И мы тогда старшину спрашиваем: «Ладно уж, время прошлое, кто тогда сказал, как бы, раскрыл этот секрет?» Был у нас один, я его встречал уже позднее, во взрослом возрасте, Клейман Аркаша, москвич. А он писался не Клейман, а Кеймин. Аркадий Клеймин. И нам старшина сказал, что Клейман сказал, Клеймин. Ну, ладно, Аркаша, он уже, по-моему, на Черноморский флот уехал, дело прошлое. Но у нас в сердцах осталось, что вот, кто сказал. Значит, в 60-х годах, когда открывали в Москве памятник советским юнгам, я Клеймина встречал здесь, в Москве. Аркаша Клейман. Ну, сейчас его в живых уже нет. Потому что в Москве осталось всего шесть человек, по-моему, от двухсот человек. Ну, дело прошлое это. Но, всё-таки, остался осадок нехороший. Вот, такие воспитания были.