https://историяотпервоголица.рф/events/current_event.php?current_event_id=2637
И вот меня выводят. Приходит за мной немецкий офицер, с пистолетом, папка у него. И вот тогда ещё, я встал, и мы идём вдвоём. Я сзади шёл. Он как-то так оглянулся: что это ты? Давай вперёд – мне. И я впервые, он абсолютно не был похож на моего отца, но я ему по-немецки, искренне, не соврал, мне показалось, что он похож на моего отца. Потом я подумал, ничего общего у него не было. Я ему говорю по-немецки, ну то, что уже вам говорил: «Зи майне фатер...» «Похож» я не мог по-немецки сказать. И вот он так вот постоял минуту, о чём-то подумал. Я потом для себя фантазировал, может быть, у него такая же история, может быть, с сыном, он воюет, я не знаю ничего. «Ком!» «Ком» – это по-немецки «пошли». Ну пошли. Тараща пустая, никого нет. Мы идём вместе, молчим оба. Останавливаемся на бульваре. Он говорит: «Фюнф минутен хир», то есть пять минут подожди меня здесь. И уходит. И вот тут у меня происходит: что делать? Бежать? Нет! Бежать? Нет! Вот, в голове! И вот я слышу голос, тембр стеклянный такой: стой на месте. Вот это я слышал, стеклянный голос. Он не человеческий был, он стеклянный: стой на месте. Может быть, это какой-то мой организм сработал? Я не знаю. Вот это так. И я встал. Он пришёл. Перевёл меня в больницу. То есть, короче говоря, он меня выпустил. В больницу, там на волах возят, больница местная какая-то. Он меня выпустил, так вот. Потом меня украинец сдал этим, приехали там, через три-два или… а я решил, после того как он меня выпустил, немножко прийти в себя, и вот раздумывал, куда мне пойти, то ли в Киев, то ли… И я решил тогда, что надо в Киев, потому что я никогда не думал, что Киев будет сдан. А Киев недалеко от Таращи, я думаю, а там у меня знакомые, а уж перейти через [линию фронта] невозможно! Даже, если б это было, невозможно было бы перейти. Но тогда по молодости… Дело в том, что по молодости всё по-другому. Сейчас, с годами, я понимаю, что всё это… Но получилось, что я остался жив. Вот мать, мама, я очень жалею одной вещи: когда я вернулся после войны, на следующий день отец подошёл ко мне и сказал: ну вот, ты мне расскажешь всё, что с тобой было. И мать, я подумал: это рассказывать о том, что я прошёл?! Для меня это было страшно. А тогда не принято было об этом говорить, вообще. Рассказывать, как я голодал, как там ещё, как меня к расстрелу приговорили… И меня выручил голос матери. Она только сказала: «Я ничего не хочу об этом слышать». Я очень жалею до сих пор. Я дико жалею, потому что, когда немножко всё успокоилось, я не сказал матери, что я видел её, вот рассказывал как-то, я не сказал отцу, о том, что который взял меня немецкий солдат, меня должны были там расстрелять... Я ему первым дело… Каким-то образом я увидел, на самом деле этого не было, но тогда я искренне ему сказал по-немецки «зи майне фатер», я ему хотел сказать: вы очень похожи на моего отца. Похожи, я не знал, как это по-немецки, и я показал на лицо. «Зи майне» – на моего отца похож, вот так вот было. А это я показал лицо. И у него всё изменилось. Но это отдельный разговор. И он меня отпустил. Там, где я переходил линию фронта. Через полкилометра я должен был остался у наших, перейти к нашим, понимаете? И он меня выпустил. Вот вещи, понимаете? И это очень сложно.