Гетто начиналось с того, что нас согнали из центра, людей всех, кто жил в центре, всех согнали в этот район, и огородили, и сказали, что это гетто. Мы за эту территорию не имели права выходить. Только кого водили на работу, их туда отбирали. Люди выходили, а мы не имели права выходить. Вышел – «чик» и всё. Мы имели право, там, допустим, был у нас маленький рынок и большой. До маленького рынка мы имели право ходить. А дальше – нет. Всё. Вот территория была только эта.В гетто мы жили с папиными родителями и с мамой. И жена маминого брата, она была расстреляна потом, Сонечка. В гетто мы жили нормально. Мы жили в своём доме. К нам просто подселили людей. Пригнали, из Бессарабии были люди, а у нас была трёхкомнатная квартира. Уплотнили у нас семью, всё. Ну, так жили. В гетто мы как раз неплохо жили, потому что с нами контактировали украинцы. Мы меняли вещи с ними. Мы же с ними рядом жили, поэтому к нам многие хорошо относились. А многие вытаскивали всё из дому. Пока мы прятались в подполье, у нас из дому вытащили половину вещей. Потом я спрашивала: «Откуда это у вас?», – я видела на людях вещи мои. – «А мне подарили», – она говорила.