Это была Польша. Вольштын – крупный польский населённый пункт, город Гродзиск недалеко. Как идёт бой: впереди каждого корпуса, скажем, три дивизии, две – наступают, одна дивизия в резерве. В дивизии также три полка. Два полка параллельно наступают, а третий в резерве. И в каждом полку четыре эскадрона, три батареи эскадрона, четыре сабельных, эскадрон станковых пулемётов с тачанкой и три батареи. Батарея 45-миллиметровых пушек – четыре, батарея 76-ти – четыре и батарея 82-х миномётов, их там двенадцать штук. Мы головной отряд, а эскадрон, полубатарея – две пушки 76-миллиметровых. Я как командир взвода – всегда в голове. Этот головной отряд был головным и в полку, и в дивизии, и в корпусе, то есть впереди немцы, а сзади всё вот это. Двигались мы, удачно как-то ворвались в небольшой гарнизон в селе, разгромили, разогнали его и остановились. Кстати, работал ресторан с пищей. Я приказал накормить. А мне ещё помимо моих двух пушек передали дивизионную пушку, здесь три. Наша пушка – это 27-го – 43-го года, специально так варили, лёгкая она, хороший подрессорный механизм. Хорошо дремать на марше на лафете, мягко. И у меня было две моих и третья пушка из дивизиона – командир лейтенант Федин. Заняли мы это село, всё нормально, расположились. Я в ресторане на стол бросил свою шинель. Вдруг слышу, кричат: «Немцы!» Открываю глаза – у окна колонна немцев в машинах. Вот попали. Выскакиваю сразу, оставил шинель и автомат ординарцу. Выскочил – все немцы на улице. А в тех, кто выбегал, они стреляют. А кавалеристы – у каждого конь во дворах. И эти выскакивают, а они стреляют. Я выскочил, что делать? А у меня, значит, две пушки. Когда вошли туда, там входила одна дорога, а на разъезд – две. И мы договорились с эскадронным, что я прикрываю правую и левую, а он прикрывает тыл. Силы у него были, конечно, пулемёты были «сорокопятки». Когда выскочил – что? У меня около – только мои разведчики и связисты, больше никого нет. Я беру двоих разведчиков, Котлярова и Коротенко, бежим сначала к Кедрову, пушка, к одной. Я говорю: «Смотри, если чего – снимайся, в лес и назад в полк». Бегу ко второй, а уже нет – там Мельников командир струсил, двинулся и погиб. Мотоциклисты его догнали и убили. Бегу к третьей. А к ней мне надо улицу перейти, там стоят немцы на машинах. И ещё железная дорога через улицу. Я к Котлярову, говорю: «Пошли». Мы по насыпи железной. Немцы внизу, а они же вверх не смотрят, мы пробежали к Федину. Он стоит, стрелять ему сюда нельзя – тут дома. А ко мне тут уже прибежала группа разведчиков, сбежались и эскадронцы, один даже со станковым пулемётом, старший сержант. Собралось, наверное, человек двадцать-тридцать. Думаю – воевать можно. Но там половина! Что делать, думаю. Не за себя, а за них думаю. Погублю я их. Ну что я уже? Выиграть я не выиграю, значит, погибнут они, ну и я погибну вместе. Думал, думал и говорю Федину: «Давай вот что: прицел вынимай, бери с собой, затвор вынимай, чтобы они не могли воспользоваться пушкой, а саму пушку в воду, вернёмся – заберём». Там улица, справа и слева дома, за ними сады, а потом справа громадное озеро. Пушка стояла рядом с ним, стрелять должна была в сторону дороги. А оказалось, что немцы оказались тут с другой стороны и домами прикрыты. А там дно илистое, в общем, закатили пушку по ствол туда. Говорю: «Забирай всех, веди вдоль». И иду сзади. Ну чего-то отстал, сижу – немцы, ёлки-палки. Оказались между ними и мной немцы, прочёсывают. Мне осталось либо топиться, либо стреляться. Вынимаю свой маузер покет – хороший у меня, хромированный, был. Под Люблином я взял семь человек, в том числе обер-лейтенанта, и он мне дал хороший шестикратный бинокль цейсовский, автомат и этот пистолет именной. У меня только он. Всё, думаю, что же делать? В воду – топиться. Иду – там лёд тоненький, он проваливается, а дно илистое. А я был хорошо одет, я всегда одевался хорошо. Китель у меня был такой зелёный, погоны, лампасы казачьи, то есть кубанка с красным верхом. Раздетый – всё остальное осталось в ресторане. То есть я, по существу, в одном кителе зимой, а это февраль месяц. Ну всё, думаю – топиться. И бегу. А они бегут, стреляют справа и слева: «Хальт! Хёндехох, русс капут». Один сапог застрял у меня, остался в иле, я сбросил второй – стало легче бежать. Бегу и вдруг проваливаюсь в канаву: течёт вода, я не знаю, сточная или оросительная. Короче говоря, по озеру, посреди, течёт канава – вода, и между водой и льдом примерно 30 сантиметров. И течёт здорово. Я по течению – ногами, руками. Ну думаю: «Извините, хрен вам теперь, я ещё поживу». Минут двадцать плыл так – расширяется. Я после авиации очень хорошо ориентировался, меня всегда сопровождала хорошая зрительная память – и в академии потом, и в общем. Пробил лёд, смотрю – река. Выхожу – она неглубокая. Перешёл, направление выбрал, и иду так с деревьями, чтобы не запутаться в направлении. Прошёл метров двести, смотрю – стоит лейтенант Федин с конём. Я говорю: «Вы чего?» – «Жду вас». Правда. Он раздевается, всё нижнее бельё отдаёт мне. Я верхнее выжимаю, одеваемся, на его коня вдвоём и едем. Я в седле как начальник, а он сзади висит. В направлении едем – куда ехали, мы знали. Подъезжаем: речушка, мост. Остановились и договорились, если немцы, крикнуть «Стой!», коню – хлыст и прыгаем вправо-влево в воду. Прошли нормально, на берегу, у станкового пулемёта дремлет наш, россиянин. Деревню спрашиваю, он показывает там огонёчек. Приходим туда, около дома. А я знал, что где-то должен быть стрелковый пехотный полк по карте. В пехотных стрелковых полках у командиров рот были либо велосипеды, либо тоже кони. И у этого дома было привязано несколько коней. Ну мы подошли. Часовой видит же, что мы в форме, он в темноте и не видит, что я весь мокрый. Вошли, там хорошо натоплено, печка. Подошли к ней, там сапоги, а спят тут человек, наверное, десять-двенадцать. Я посмотрел сапоги, выбрал, надел сапоги чужие. Федину говорю: «Уходим». Выходим тихонько, он своего, а я чужого отводим, садимся и скачем километров десять до первого хутора польского. Они нас хорошо встретили, обогрели, накормили, в общем, всё было. И после этого мы возвращаемся в полк. А когда это всё произошло, я разведчикам сказал доложить, они доложили. Полк развернулся и разгромил этот батальон. То есть он уже был впереди и разгромил. А меня нет. Спрашивают, где? Говорят, что или немцы в плен взяли, потому что мои разведчики видели, что я шёл там, и за мной бежали, или, может быть, утопился. Как оказалось – ни то, ни другое. Подхожу, докладываю. Замком смотрит на меня: «Ты где?» Я говорю: «Как где?» – «А как же, сказали, что ты в плен попал там». Говорю, что нет, вот живой. – «Забирай, значит, свою пролётку – тачаночка лёгонькая, и лошадей, ординарца, коновода, они все у меня». Вещи были там. Всё я забрал, и дальше пошли. Так что вот так.