Когда меня из детдома потом отправили в туберкулёзный санаторий под Минском, у нас за столом села девочка маленькая, ну, стол на 10 человек такой был, мы там и кушали, там же нас и учили, ну, до 1 класса. Маленькая девочка села напротив, она постоянно меня дразнила: «Ой, такой большой, а в 1 классе». Хлеба нам давали сколько угодно, после детдома хлеба ешь, сколько хочешь, а чай давали только маленький стаканчик. Я знаю, что азербайджанский стаканчик такой. Она могла съесть много хлеба и по немножко пить чай, а я не мог, я сразу выпивал всё, и не потому, что мне было жалко этого чая, а потому что она ещё дразнилась, и всё вместе по совокупности, и однажды я ей в голову загнал карандаш. Девчушка в рёв её сразу, в санчасть туда, и вдруг выходит из санчасти санитарка и говорит, что меня к главврачу вызывают. Я понимал, что меня выгонят. Я не боялся ничего, вот пройдя всё, я ничего не боялся, совершено ничего, мне только одно было жалко, хлеба не будет, есть сколько хочешь. Я стал медленно-медленно подыматься, она говорит: «Иди быстренько, к тебе мама приехала». И тут я впал в бессознание. Когда меня привели в чувства, я вот как был одетый, раздетый, так и побежал, а это зима была, март месяц или февраль. Я побежал вниз туда, подбегаю, и вижу, 3 женщины стоят, а я их не знаю. И сразу вспомнил историю, как приезжали родители и ошибка. Я понял, что ошибка. И вдруг одна повернулась, и я узнал её. Оля – моя двоюродная сестра, которая была со мной в гетто, она ушла определённо раньше, была в другом партизанском отряде. Я узнал её. А она меня случайно нашла. Она пошла в кино после войны, и к ней подошёл перед сеансом в фойе мужик один, спрашивает: «Как Боря?» – «Какой?» – «Ривин сын». – «Так он же погиб в гетто». – «Как погиб? Он у нас в отряде был, и я его видел ещё потом на параде партизан в Минске». И она начала меня искать. И вот нашла она меня в детдоме, в санатории туберкулёзном.