https://историяотпервоголица.рф/events/current_event.php?current_event_id=541
Есть два эпизода, которые мы с мужем никогда не вспоминаем. Очень тяжёлые. Правда я дочке как-то начала рассказывать, а она: «Ну раз тебе тяжело рассказывать, не надо мне, не рассказывай». Это самые-самые такие, которые мы никому не рассказывали, сами хотели об этом забыть. У мужа один и у меня один – такие были моменты. Я даже не знаю, как это назвать. Муж рассказывал, что он ночь провёл в воронке от снарядов вместе с мертвецами, и раненый тем более. Как он выбирался оттуда? Помог какой-то товарищ. Отобрал у него все документы, а муж подумал, что это дезертир какой-то – взял мои документы, чтоб под видом моих документы остаться, себя оправдать. А оказалось, нет, оказалось, хороший человек. Когда их встретили, то он эти документы отдал мужу. «Вот я, – говорит, – сохранил их, проверь, все ли здесь, сейчас нас будут проверять, контроль. Посмотри, всё в порядке?» Зашил их в подошву ботинка немецкого, в которых был этот мужчина, и сохранил эти документы. Он ему отдал их. Спать ночь вместе с мертвецами, которые на тебя наваливаются, ведь всех стреляли, все – в кучу, тяжело. У меня – другое. Когда мы стояли уже перед наступлением на Курскую дугу, мы стояли в лесу. Как я приехала туда, месяца три, наверное, мы в этом лесу жили. Уже я ранена была. У меня сильно разболелась нога. Там недалеко где-то был госпиталь какой-то. Иван Иванович говорит своему начальнику: «Помоги ей, я еду место подбирать». Как раз Курская дуга начиналась. «Будем переезжать, а ей нельзя, у неё сапог не надевается. Помоги ей, в госпиталь её надо сопроводить, здесь недалеко». – «Ладно, сделаем». Этот товарищ не помог, а своему адъютанту сказал: «Зайчика будешь сопровождать в госпиталь, тут недалеко, но мы уедем, чтобы ты успел прийти к отъезду». Он меня повёл. Мы пошли, там такой лес густой и колючки растут. И такой песок, на дороге – сплошной песок. Мы с ним поковыляли, с ординарцем. Всю обошли местность, никакого госпиталя не нашли. Он говорит: «Слушай, Зайчик, я, кажется, могу опоздать. Наши уедут, я могу остаться. Ты походи здесь, может, появятся какие-то там остатки, может, какая-то там посуда, что-то такое, постель. Кто-то появится – спросишь. А я, наверное, пойду, а то без меня уедут». Он ушёл, оставил меня одну. Я ходила-ходила, ничего там не нашла. Думаю: «Что ж я тут брожу без толку, чтобы мне тоже не опоздать, пойду, вернусь». Я решила вернуться в этот лес, в это место, где мы стояли. Иду обратно, иду по песку, трудно идти. Смотрю – на брёвнышке сидит какой-то солдат. Я прохожу мимо и думаю: «Мы шли сюда, его не было, а сейчас откуда-то он появился. Откуда он взялся?» Я прохожу с опаской мимо, всё равно никуда не обойдёшь по песчаной дороге. Он говорит: «Сестрица, не найдётся бинтика перевязать ногу? Я раненый». Мне так стало нехорошо, думаю: «Ещё разговаривает со мной. Кто он?» И значит, дошла до своего места, где мы стояли. Завернула, зашла в лесок, смотрю – никого нет. Я одна в лесу оказалась. И это такое состояние, что я одна, никого нет, все уехали, если что со мной случится, меня никто не найдёт. Никто не узнает, жива я или нет, все будут думать, что я в госпиталь ушла. Я постояла, как припустилась бежать, и где тут пятка, где тут что. Я так бежала по песку. Сумка, по-моему, какая-то у меня ещё была. Я так бежала и так кричала, думала: «Господи, боже мой, кто-нибудь бы встретился». А там песок, он, как проехали машины, повозки, весь сравнялся, следов не видно. Я, некоторые различала, по этим следам и бежала. Я так летела, так бежала, так кричала. Смотрю – самолёт летит, думаю: «Господи, брось бомбу на меня, чтобы сразу меня убило, чтобы я не досталась живой немцам». Я знаю, как они расправляются с женщинами, потому что мы видели и повешенных, и убитых... Они очень жестоко расправлялись с нашими женщинами. Я кричала, смотрю – самолёт летит, я машу и кричу. Летела на всех парах. Он пролетел, может быть, не видел. Но вот этот момент, что я одна и достанусь немцам, не знаю, можно ли это пережить. Потом шла, сама не знаю куда, дорога песчаная кончилась, началась из травки. Поворот в одну сторону, в другую. Я не знаю, куда идти. Я шла наобум, куда выведет. Пошла по травке, по этой дорожке. Я шла, уже поздно было, вечером. И увидела точку передо мной. Думаю: «Господи, точно меня сейчас убьют, куда мне деваться?» И уже не стала бежать, а уже потихоньку, еле плетусь, сапог мой висит на руке. Я не знаю, куда я иду, никого нет, уже темнеет. Точку вижу – то ли мне привидение, то ли мне чего. Этот момент я никогда не забуду, как же было страшно одной оставаться в лесу, у немцев, это кошмар. Смотрю – точка ко мне приближается. То ли свой, то ли не свой, я уже ничего не соображала. Уже вплотную подошёл, говорит: «Зайчик, это ты? Почему ты не в госпитале?» Я только успела сказать: «Копченко» (Копченко – это один был сослуживец у мужа). Я как упала на него, больше ничего абсолютно не помню. А он на повозке вёз имущество какое-то, которое было. Пошёл, нашёл Копылова, Копылов только подошёл и спросил: «Она жива?» Говорит: «Пока вёз, дышала». Врач посмотрел, укол мне какой-то сделал. Я ничего не помню. Сказали: «Это у неё шок».