Изначально коммунизм поставил себе такую утопическую вещь, как уничтожение частной собственности. Это всё равно что поставить себе целью отказаться от любви. Ну, представьте себе, вот просто любовь запрещена. Что будет? Будет извращение, потому что она в природе человека. И частная собственность в природе человека. И вы думаете, что у нас была уничтожена частная собственность? Ничего подобного. Она ушла в теневую экономику, она ушла в невероятную совершенно коррупцию, тайную, спекулятивную и так далее. Что такое... Партия владела страной как частной собственностью. Но так как изначально была поставлена вот эта задача – справиться со всеми врагами, людьми, которые претендовали сразу на абсолютную истину, – то изначально в партии произошёл раскол, и он всё больше увеличивался на то, что Оруэлл гениально назвал и очень просто – внутренняя партия и внешняя партия. Изначально, я напомню, у истоков нашей партии был один съезд, кажется, второй съезд, и там Ленин предложил невероятно централизованную организацию. Плеханов ему возражал таким образом, вспомнив одну замечательную басню, древнегреческую, по-моему: лягушки выбирали царя. Кого? Ну, кто-то хотел, чтоб лягушка самая большая там была, и хорошая, и умная, а в конце концов они выбрали журавля. И вот восклицает Плеханов: «Бедные, бедные лягушки, переглотает вас центральный журавль, Центральный Комитет». Ленин требовал резкого разделения партии на невероятно законспирированный и всевластный ЦК, и остальную массу – в сущности, бесправную и только выполняющую. Вот изначально это тоже был ген, была, так сказать, хромосомина, как я сказал, которая потом дала невероятно чёткую структуру – структуру верхней, внутренней партии, абсолютно изолированной реально от массы. Причём всё росло, уменьшалось относительное количество людей, которые были в верхушке, и увеличивался пьедестал исполнительный. Когда партия дошла до девятнадцати миллионов, вот ещё два-три года назад, верхняя – ну, не больше, реально десяти–пятнадцати тысяч людей, обладающих абсолютной властью над этим.