С 41-го года по 47-й год – это все мысли только поесть. Вот сидишь в столовой обедаешь, сзади стоит человек: «Ну, ложечку супчика-то оставь. Корочку-то оставь». Многие молча вставали и уходили, кое-кто оставлял, действительно. То есть люди от голода доходили, как говорится. Мы и то в полку – рота идёт, в это время в столовую привезли капусту, щи нам из квашеной капусты делали. Передние-то ряды – там старшина, а задние ряды кидаются к этой кадушке, хватают капусту, суют её кто куда, кто в пилотку, кто за пазуху. Очень голодно было. Некоторые солдаты у окошка раздаточной столовой стоят, клянчат. И только в 47-м году, когда провели денежную реформу, открыли свободную продажу хлеба, тогда мы уже сразу наелись. Я помню, как раз меня отпустили в увольнение. Я от Москвы-то тут рядом жил, сижу в электричке, и люди едят прямо на сиденьях, из сумок достают хлеб и едят. И вот мужчина вдруг какой-то вошёл в вагон: «О, все едят! Москва жуёт!» Так что вот такие дела были.