Загрузка
00:00
/
04:36
Коллеги отца. Эммануил Евзерихин и Макс Альперт
Значит, Эммануил Евзерихин – потрясающий человек. Они, правда, были очень, как бы, разноплановые физически. Халдей был высокий, интересный, красивый, такой могучий дядька. А Евзерихин был до половины роста, очень маленький, такой субтильный. Голосок у него был птичий чуть-чуть, и, в общем... Но фотограф он был прекрасный, он был старше намного. И он... Он москвич, но он, правда, из Ростова-на-Дону – все же почти приехали. Вот. И у него потрясающая галерея есть: «Москва 36-ой – 35-ый год». Это что-то необыкновенное. Ну, во время войны он скромнее, конечно, чуть-чуть был. Ну, он шёл... Но у него есть очень, он в Сталинграде снимал. И вот эта сейчас фотография, где, значит, дети танцуют там, этот... как он называется? Фонтан там такой, да? Он сейчас известный. Вот это его фотография. Несколько фотографий есть очень знаковых его. Ну и дядя Эмма, как мы его называли, я его узнала ещё совсем ребёнком, потому что мы оказались... мы жили в одном дворе. Значит, у него был старший сын, потом был младший сын – чуть-чуть постарше моего брата. И, в общем, мы в гости ходили просто вот чай пить в следующий подъезд. Вот. Но они тоже жили в коммунальной квартире, но в отличие от нашей коммунальной комнаты у них был всегда порядок. У них был хрусталь на столе, серебро, никакой лаборатории. Натёртый пол был вычищен, такой, всегда коврики были. Вот. Марья Васильевна – замечательная была его жена, Мурочка, как её звали. Вот. Её старший сын Юра и Саша. Ну и Эммочка – в общем, он был тоже очень открытый, такой, вы знаете, симпатичный человек. Они встречали... Он, ну, он был, вы знаете, как-то сдерживал себя. Но однажды, на Новый год, он вдруг пришёл наряженный в чернобурке, значит, какой-то шарфик одел, в девушку нарядился, то есть. И я, когда... ну, я была ещё совсем ребёнком и увидела дядю Эмму: «Это вы?» – не узнала. Было удивление. А он что-то, в общем, так... Оказывается, они умели веселиться, конечно, все были с юмором. Но иногда он прибегал к Халдею, когда говорил: «Женька, ой, мне надо вот тут напечатать, тут вот кораблик, а тут мне облачко напечатать. Ты учти – вот так надо, чтобы погоду поменять». Но Халдей этим ему, вообще, доводил до ума фотографии, конечно, у него был вкус потрясающий. И вот в Нюрнберге есть, значит, фотография, где пейзаж. Вот, знаете, многие подходили и говорили: «А какую Академию художеств вы закончили?» Ну, он говорит: «Четыре класса хедера – вот моя академия». Но он стоял несколько часов и ждал, когда освещение совпадёт, чтобы вот этот пейзаж войны – река, разрушенный Нюрнберг – и освещение совпали. Вот и всё. Ну, вот и Эммочка, да, вот дядя Эмма – значит, там вот сейчас, к сожалению, тоже никого не осталось. Осталась сноха, жена старшего сына, вот она занимается этим наследием творческим, замечательно всё, в общем. Поэтому автор он прекрасный, в общем, такой, вы знаете, он более камерный. Но память есть о нём – в общем, потихонечку где-то чего-то, в общем, просыпается. Вы знаете, ведь с наследниками не всем повезло, к сожалению. Вот в чём дело. Наследие было колоссальное, и я могу сказать, что вот всех авторов, которых я знала – это, вообще, уникальные были люди. И был Макс Альперт, который очень часто к нам приходил. Он был такой высокий. А я была маленькая, такой юлой, и он мне, значит, там: «Ой, Анечка, Анечка», – там что-то говорит. «Ой, подожди, подожди», – там в ухо залезет и вытаскивает конфетку мне. И я говорила: «Дядя Фокс пришёл, дядя Фокс». А он такой высокий, он выше отца был. Вот они тоже на фронте были все вместе. Ну, вернее, они ещё с Фотохроники. То есть, а мама работала, когда в Совинформбюро, и она тоже очень многих знала, они сдавали там... В общем, все были вхожи. Это была... Никто никого не предал и не написал донос. Они друг друга поддерживали. Ну, может быть, кто-то жил лучше, конечно, кто-то хуже – безусловно, так было. Но, во всяком случае, это было братство – великое братство.
Читать интервью
