Загрузка
00:00
/
04:27
Моя сестра – связная у партизан
А Вера, это сестра, – была швейная машинка, были нитки, были иголки, было всё – стала связной у партизанского отряда. Партизанский отряд назывался «За Родину». Она шила – сбивали парашюты, немцы же спускались на парашютах. И из этой грубой, тяжёлой ткани – я помню, я сама трогала – шили нижнее бельё партизанам. Ну, а ничего же нет, всё износилось. Война идёт, ничего не купить, ничего не достать нигде. Погорели дома. У кого какие были запасы – всё это сгорело. И вот она шила. И так как она молодая такая, хотя уже замужем была, но всё равно – молодая, с косой длинной, красивая такая, – её отправляли в город получить какие-то сведения, то есть она была ещё и связной. Она была связной и приносила то, что могла, потому что вторая её сестра, моя сестра, работала где-то в столовой, где питались немцы. И они между собой говорят… Но моя сестра появлялась и исчезала оттуда, а вторая – вот эта Валя – жила в Лунинце, у бабушки. И вдруг ей сообщили – ей сообщил какой-то немец, шепнул, можно сказать: «Я видел тебя в списках на угон в Германию». И она ночью шла 26 километров в Велуту – и дошла. Оставшуюся свою жизнь, в период оккупации, она прожила в Велуте. Очень переживала, почему её не признали участницей партизанского движения. Мы с племянником ездили на этот хутор Рожон, нашли людей, которые действительно были в партизанском отряде. И они сказали: «Да, мы помним, была девушка такая красивая, с длинной косой – Вера. Мы знаем, что она была, она приходила, передавала какие-то сведения». Но когда война кончилась, командир отряда всем выдавал справки, что они были при партизанском отряде. Она не получила такую справку. То ли она не знала, то ли в это время... В общем, не знаем. Расформировали отряд, война кончилась. Кто имел справки – тех сразу признали. А её не признавали. Свидетелей мы представляли. Как она переживала… Она до конца жизни всё говорила: «Ну как же так, вот…» Потом ещё и муж-то у неё – участник войны, и был признанный такой, хотя он был в штабе писарем. А она говорила: «А я рисковала своей жизнью». Но надо сказать, что самый большой праздник для них – это был День Победы. Любой праздник можно было пропустить, но День Победы – нет. Поскольку она всем нам помогала, я всегда старалась подарить ей какие-то деликатесы. Ну, я же работала, зарплату получала. И были у меня родители, которые могли достать продукты. Я ей – эту бутылочку коньяка… Да ещё и коньяк, да ещё икру. Она говорила: «Ну, это такой деликатес!» Родительница работала в бортпитании в аэропорту. И когда я её просила: «Достань мне, достань», – она мне, за деньги, конечно, но приносила всегда по праздникам. И вот я берегла, чтобы им – не самим выпить – а им дать. Потому что, как бы, это была моя личная реабилитация за то, что её не признали. Когда я была в Московской ассоциации жертв незаконных репрессий, там часто давали пайки – то, что называется. Там было много хорошего: и икра бывала, и курица, и какие-то консервы, даже деликатесы. То я обязательно приходила к ней, делилась с ней, а то иногда и отдавала полностью. Она всякий раз говорила: «Ну меня-то почему не признали? Ну почему меня не признали?».
Читать интервью
