Загрузка
00:00
/
05:32
О пользе изучения иностранных языков. «Бочка Бокерии»
Это где-то в районе Арбата было. Я смотрю: курсы иностранных языков. Я зашёл и говорю, сколько стоит. А девушка, которая там была, говорит: «Вы кто?» Я говорю: «Я студент 1-го Меда». Она говорит: «Мы студентов не принимаем». Я, ничего не говоря, вышел, пошёл, купил шоколадку, пришёл, положил на стол. Она говорит: «Я понимаю, что от вас не отделаешься». И зачислила меня на курсы. Поэтому я на четвёртом курсе уже закончил курсы английского языка. Не знаю, как сейчас, но в то время это были очень серьёзные курсы: разговорная речь и так далее. И это мне в жизни очень помогло, потому что вся последующая моя научная деятельность была связана с литературой, чтобы знать, кто, где, что делает, как лучше сделать или не делать вообще. А дальше всё было как по маслу, потому что у меня уже была тема. Поскольку я говорил по-английски, я ездил в библиотеку, смотрел. И вот эта тема в тот период времени, в общем, был недостаточно эффективный наркоз. Особенно у детей бывали случаи, которые сегодня уже не встречаются, когда, понимаете, человек из наркоза не выходит. И поэтому, конечно, эта тема была крайне актуальна. Ну и знание английского языка, конечно, очень помогало, потому что даже в то время страна получала Центральная библиотека получала несметное количество американских, английских, французских, немецких журналов. И я вот, как говорили мои дочери, «надыбил» вот эту тему операций под повышенным барометрическим давлением. Тогда плохое было искусственное кровообращение, аппарат сердца-лёгких. Просто много осложнений было везде, во всём мире. Поэтому старались делать операции в условиях гипотермии, то есть охлаждения организма. Искали способы, чтобы не до 28 градусов охлаждать, когда можно на 6–8 минут выключить кровообращение, а больше. Ну, в общем, много работы в этом отношении шло. И вдруг я в библиотеке читаю статью Ите Борема из Голландии, который придумал что: эту же операцию он делает в барооперационной, где повышает давление до трёх абсолютных атмосфер, то есть двух избыточных атмосфер. И тогда давление кислорода составляет там не 760 миллиметров ртутного столба, а в три раза больше. И даже очень синий организм насыщается кислородом: руки розовеют, то-сё. И тогда вы можете сердце при 28 градусах выключить не на 6–8 минут, а на 30–35 минут. А это уже позволяет сделать большую операцию. Вот, вот это, как я говорил, «надыбал» в библиотеке, знания эти. А дальше, значит, я ходил в научно-студенческий кружок до кафедры Кованова. Вот собачек мы оперировали, там какие-то операции делали. И я искал какое-нибудь приспособление, чтобы сделать барокамеру. И вот пришёл Толя Дронов, который был на год младше меня, тоже в этот кружок ходил. Все кружковцы знали, что мне нужна труба, чтобы сделать барокамеру. И он пришёл и говорит: «Ты знаешь, я сегодня видел на Киевском вокзале возле перехода трубу, которая тебе нужна». У меня, естественно, своей машины не было. Я не помню, кто меня, значит, повёз из ребят, у кого была машина. Приехали – действительно, лежит труба, длиной два двадцать пять, диаметром 52 сантиметра. В аккурат то, что мне надо. Дальше я возвращаюсь на кафедру, иду к аспирантам и говорю: «Ребята, вот такая вещь, трубу нужно привезти, рыжик нужен». А рыжик – это значит спирт. Ну, так называли эту самую баночку, бутылочку. В общем, мы были все единомышленники, хоть я был младше, они старше. В итоге они дали мне спирт. Я пошёл. А у нас во дворе, в Первом медицинском, за нашей кафедрой, была автомастерская, где стояли машины. Там их ремонтировали или просто держали. Я пошёл к этим ребятам, объяснил свою ситуацию и держу в руках банку из-под эфира, полную спирта, которую мне аспиранты дали. Ну, парень всё сразу понял, сел, посадил меня в свою машину. В общем, мы поехали. В районе Киевского вокзала, там, значит, есть мост через Москва-реку, и прямо у моста эта труба лежит. Мы еле-еле её погрузили. Нам ещё кто-то подошёл, помог. Привезли. А дальше было дело техники: снова спирт. Из трубы сделали барокамеру длиной 152 сантиметра – туда любая собачка умещалась. Там можно было дышать, всё было оборудовано. Окошечки были – два иллюминатора. Я видел, как собачка розовеет, не розовеет и так далее. В общей сложности я сделал более ста экспериментов в этой барокамере. Ректор института, он же заведующий кафедрой, где я это делал, приходил несколько раз, смотрел. Он не понимал, потому что нужно было немного теории знать, а он был всё-таки топографоанатом. Ну, в общем, не важно. Но он понимал, что дело нужное.
Читать интервью
